Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

– Но чудеса, к сожалению, вовсе не обязаны быть приятными. У меня для вас две новости – хорошая и плохая. Начну, как принято, с плохой. Доктор Дарнер, у вас в крови обнаружены тельца Рипли. Это прямое указание на присутствие так называемого синдрома Рипли.

– Это же что-то из экзобиологии? – спросил Дин.

Розенталь тут же пришел в восторг:

– До чего же приятно иметь дело с коллегами! Не совсем точно, но в принципе верно.

– Ладно, а хорошая новость?

– Хорошая новость на сегодняшний день в том, что число телец Рипли крайне мало, процент-полтора, что говорит о незначительном уровне патологии. Вам в некотором роде повезло.

– А какой прогноз? – спросила Мэриэтт.

– Конкретно, то есть на текущий момент максимально предсказуемо – это достаточно тяжелое течение беременности и, по всей вероятности, преждевременные роды…

– Так, если можно поподробнее, – вмешался Диноэл. – Что это за тельца и чем они грозят?

Розенталь увлеченно закивал, словно радуясь возможности блеснуть познаниями.

– Тельца Рипли – это такие белково-нуклеиновые платформы, что-то наподобие вирусов, а еще точнее – вирусные матрицы. Природа их, увы, изучена недостаточно, хотя явление само по себе не такая уж редкость. Если говорить коротко, то именно они вызывают сильнейшую реакцию, не считая того, что можно назвать обычным токсикозом. Это не просто иммунный конфликт организмов матери и ребенка. Комплексы Рипли, если так можно выразиться, обшаривают каждую клетку, встраиваются во все ДНК, надеясь, так сказать, найти материалы, чтобы построить нечто.

– Нечто – это что?

– Затрудняюсь ответить на ваш вопрос, уважаемый Диноэл – позвольте вас так называть, – да, затрудняюсь, и вовсе не стесняюсь этого. Ваш геном до сих пор некая терра инкогнита, да и у доктора Мэриэтт в хромосомах есть парочка кластеров, которые у меня, например, вызывают живейшие сомнения. Так что чего хотят ваши комплексы Рипли, можно спросить только у них самих, но они нам вряд ли ответят. Известные на сегодняшний день аналогичные случаи демонстрируют либо малопонятную патологию различной степени тяжести, либо нечто, не относящееся к нашей с вами компетенции.

– Не мышонка, не лягушку, а неведому зверушку, – буркнул Дин. Еще бы, один Бог знает, в какие дьявольские места этих Проводников заносило за тысячи лет, и из чьих запчастей состряпали его самого – эмбриончик молодой тянет елку за собой. Какая ель, какая ель, какие шишечки на ей.

Но добродушие профессора Розенталя было абсолютно непробиваемым.

– Коллеги, придется мне повторить еще раз – ваш случай довольно легкий. Матрицы Рипли что-то ищут, но не находят, включаются и тут же выключаются без всяких деструктивных изменений или, скажем, новообразований. Мы можем говорить о незначительном, но вполне фиксируемом несоответствии, некомплементарности вашего генетического материала. Наше чудо, так сказать, произошло не до конца.

Тут профессор сделал многозначительную паузу.

– Казалось бы, самым естественным выбором было бы прерывание беременности. Но очень, очень настоятельно рекомендую воздержаться от такого решения. Вся статистика по синдрому Рипли предостерегает нас от этого пути, и статистика эта очень грустная, так что позвольте мне ее не приводить. Проблема в том, что, избавившись от плода, мы можем не избавиться от телец Рипли, и тем самым откроем дорогу самым непредсказуемым последствиям. Поэтому, коллега Дарнер, очень советую, невзирая на все страдания, довести, так сказать, дело до конца, ну а мы, со своей стороны, постараемся максимально облегчить ваше положение.

Розенталь кивнул на собственный стол.

– Мне тут прислали кучу архивных сведений по изучению генетики господина Терра-Эттина. – Тут только Дин сообразил, что за свалка порыжелых папок высится перед профессором. – Данные открытые, данные закрытые, еще что-то невообразимое, тридцать лет исследований, трудно даже представить, начиная с двадцать четвертого года! Разумеется, я все внимательно просмотрю, но заранее скажу, что никаких иллюзий не питаю. Результаты, как вижу, стопроцентно нулевые. Оборудование во многих случаях было архаичное, но здесь подписи чрезвычайно авторитетных специалистов, в том числе – моих учителей, и если они за тридцать лет не пришли ни к каким выводам, то ни за какие две недели, как вы понимаете… – Розенталь развел руками. – С таким же успехом я бы мог сейчас объявить сетевой тендер и открыть новый тридцатилетний цикл исследований. Но я предлагаю вам другое: пока что чрезвычайно плотный мониторинг и ожидание. Есть такой не слишком удачный медицинский термин, вы его знаете не хуже меня – понаблюдаем. Пока что у нас всего три серии анализов – этого явно недостаточно. Нужна динамика. В любом случае аппаратура для экстренного вмешательства у нас наготове. И скажу в третий раз: все в целом неплохо, и есть все основания надеяться на лучшее.

Мэриэтт отрешенно молчала всю дорогу до машины, и, уже сев за руль, Диноэл не выдержал:

– А мне этот парень понравился. Не боится сказать: «Тут я не знаю». В школе, где я учился, был такой учитель физики. Весь класс, как ты понимаешь, вундеркинды, все хотят выпендриться, все задают ему разные коварные вопросы с подковыркой… Он не обижался и в случае чего честно говорил: «А вот это надо посмотреть у Савельева». Был такой продвинутый учебник. И знаешь, как этого физика уважали?

– В двадцать четвертом году? – неживым голосом спросила Мэриэтт. – Поехали.

Мэриэтт с самого отъезда из Лондона неотступно мучила тревога. Собравшись с мыслями и проанализировав свои чувства, как и подобает ученому, она поняла, в чем дело – ей не верилось, что удалось так просто вырваться из-под власти злобных карликов с темной стороны Луны. Все слишком легко – отец тоже сбежал когда-то, но призраки настигли его. И ее тоже ждет расплата – за то, что переступила черту, заглянув дальше, чем положено, а потом попыталась вырваться из заколдованного круга. Их с Дином не оставят в покое, наказание придет, его не избежать. И вот оно. Как выразился поэт, пробил час, беда ударила крылами. Но характер Мэриэтт был покрепче, чем у многострадального принца Гарри. «Я не сдамся, – сказала она себе, еще слушая рассуждения Розенталя, – я не дам себя сломать, как отец. Я пройду через этот ад, и демоны сгинут, и я буду жить дальше. Им меня не одолеть».

Что касается Диноэла, то на него известие произвело уж и вовсе неожиданное действие. Да, вот оно, долгожданное чудо, в которое он никогда, по сути, не верил. Но дальше – дальше сработала уж и вовсе неведомая задвижка, включилась электрическая цепь, о существовании которой у себя в душе он и не подозревал. Как можно любить или вообще как-то относиться к ребенку, которого родила не Черри? Да еще, судя по всему, безнадежно больного урода? Прости, червячок, ты родился не от той женщины. Да, прекрасной, да, любимой – но не Черри. Вообще, какой из него, к черту, отец? Такого поворота судьбы он себе даже никогда не пытался представить. Вот с этим ущербным малышом он должен играть (как вообще играют с детьми?), клеить модельки и запускать кораблики? Тут Диноэла охватил ужас перед масштабом бессмысленной, навязанной ему ответственности. Ребята, сказал он себе, мы заехали не туда. Это не та дорога, это не по нашей части. Вся картина его нынешней жизни вдруг показалась неестественной и бесконечно чужой.