Людвиг Вильдт - Неизвестная сигнатура

В моей капитанской каюте, перед сном, встретил Мари. Объясняла своё присутствие тем, что это её каюта и ей нужно забрать вещи. Уходить не хотела. Ушла только под утро, когда я спал. Прощай, Мари.

Выход завтра.

Неделю назад мы прошли точку перехода «Z-4 — Е-50» звезды Кубань. Приближаемся к Екатеринодару. Название, по-русски, означает город, подаренный Екатериной. Была такая императрица, ещё до начала космической эры. Рязанцев, как комплимент, сказал, что её родной язык был имперский. Хорошо, пусть так. Я ответил ему, что ещё раньше, у многих приличных людей на Старой Земле, считалось хорошим тоном знать русский. Я не знаю, правда ли это, но что-то такое я слышал. Кроме того, как я сам считаю, это правильная вежливость на капитанском мостике. Хотя, в нашем случае, она указывает на некоторое двоевластие, что плохо в боевом рейде.

Около планеты — только терассаконтера «Дева Марина», Альянса Свободных Миров. Ганзейские «кракены» «Любек», «Лондон», «Реваль» на патрулях и разминировании. Их туда отправил сам капитан-навигатор, дон Мариано Франциско.

— Как ты думаешь, Павел, зачем отправлять союзные корабли от планеты, штурм которой планируется? — спросил я Рязанцева.

— Франциско наверняка захочет сначала сжечь «Орёл» на орбите, а потом хорошо врезать с орбиты по планете, — сказал Рязанцев, — но капитаны «кракенов» могут с этим не согласиться.

Меня поразило, насколько легко он это сказал. «Хорошо врезать по планете». Я-то помнил, что это была его родная планета. Что касается реальности планов орбитальной бомбардировки, очень верится, что это вполне возможно. Альянс вошёл во вкус, и Ганза на помешала ему ни после Аахена, ни после первой бомбардировки Екатеринодара.

Представители наших «союзников», по очереди, дежурят в отсеке управления, потом, наверняка, пишут рапорты. Их и трое поэтому — три разные точки зрения дают максимально объективную картину.

Никак пока не могу привыкнуть, что они рядом. Слишком отчётливо помню свою дуэль, едва не стоившую мне жизни. Бескрайние, похоже, о ней тоже знают. Не общаться со мной они не могут — я, пока, капитан на этом корабле, но показывают всячески — я враг, был врагом, и они об этом помнят.

Минные поля, а их много — вероятно, поставлены пиратской поддержкой повстанцев. Или людьми Одинцова. Ганзейские «кракены» предоставили отчёт о разминировании, но мой «Барон Врангель» всё равно прочёсывает сканерами всё, на миллионы километров вокруг нашего маленького корабля, идущего в точку встречи с террасаконтерой Альянса «Дева Марина». Франциско прошёл через другую точку перехода. Как объяснил Рязанцев, он не доверяет нам, опасаясь диверсий с нашей стороны. Ну ещё бы — он же сам бывший адмирал Ганзы.

Незадолго до выхода, Головин просил больше доверять Рязанцеву. Сказано было со значением, в присутствии офицеров представителей Альянса. Этой части «театра», разыгранной адмиралом при помощи Матвеева и Рязанцева, я не понял. Почему бы мне не сказать прямо, не в присутствии посторонних… «Доверяйте больше майору Рязанцеву» Головин повторил несколько раз. Я ему, вроде и так доверяю, насколько это возможно в моём положении…

— Не думай об этом, Франц, — ответил мне Рязанцев, когда я спросил его. Просто помни, что ты теперь ганзеец.

Ну, конечно, он многое прояснил своим ответом! «Просто помни, что ты ганзеец…» Проблема в том, что я не чувствую себя ганзейцем. Я не знаю, что это — быть ганзейцем. Во всяком случае, пока. На мне черно-белый имперский доспех, с эмблемой Ганзы. Эмблема — это когг с парусом, как в песне, «Плыви, кораблик». В таких доспехах все на моём рейдере. Да и моём ли? Временами кажется, что я сам остался где-то там, в бункере герцогства Остзее, а в «гепард», который ушел в бой над Фридрихсхалле, сел уже совсем другой человек.

Дни проходили быстро. Вечерами мы с Павлом Рязанцевым уходили в мою, или в его каюту. Болтали о том, о сём, коротая время. Я пытался говорить на тему нашего рейда, но Рязанцев всё время переводил тему разговора на что-то другое. В кают-компании, из сапиенс, по вечерам никого не было, что объяснялось тем, что там проводили своё свободное время наблюдатели Альянса, а наш экипаж их открыто игнорировал. Честно говоря, не ожидал, что между ганзейцами и террисами такая открытая неприязнь. Союзники всё-таки. Но может и прав был Головин, может и не хитрил, когда говорил о том, что союз временный.

В день выхода в точку встречи с террасаконтерой «Дева Марина» случилось нечто, что поменяло планы операции. Была вахта Рязанцева.

Я сладко спал, в первый раз за много дней, не чувствуя какой-то необъяснимой тревоги, когда меня разбудил, спокойный во всех ситуациях, Гюнтер Лютьенс — командир первого взвода «гиен», ушедшего с нами на «Бароне Врангеле».

— Капитан, — сказал он, — герр майор просит Вас в отсек управления.

Я посмотрел на дисплей связи — на нем мирно сияла большая белая четырёхконечная звезда Ганзы — меня никто не вызывал.

— Почему не по связи? — удивился я, понимая, что то-то произошло, предчувствия предыдущих дней меня не обманывали.

— Ситуация экстренная, — настойчиво сказал Лютьенс. — Герр майор Рязанцев просил лично пригласить Вас в отсек управления.

Герр майор Рязанцев не мог по-человечески передать то, что ему нужно, — подумал я. Всё время с этими русскими какие-то чертовы тайны.

— Хорошо, — сказал я Гюнтеру, — встал, взял спаду. — Ступайте, Лютьенс, я сейчас буду.

— Доспех, — сказал Лютьенс, оставаясь на месте и отрицательно мотнув головой. — Просьба надеть доспех.

— Что случилось, Гюнтер? — спросил я недоумённо.

— Если можно, быстрее, герр капитан.

В голосе Гюнтера Лютьенса проскальзывали тревожные нотки.

Я надел доспех. Лютьенс, называя меня «герр капитан», всё равно исполнял приказ Рязанцева, который по привычке, сложившейся за многие годы службы, оставался его командиром. Меня немного раздражало то, что он стоял, пока я одевался, как будто подгонял меня.

— Ступайте, лейтенант, — повторил я, — меня не нужно ждать.

Лютьенс, видимо вспомнив, что сейчас я капитан «Барона Врангеля», смущённо кивнул головой и вышел.