Евгений Ратников - Город, в котором оживают кошмары

Сифонофор испытывал боль такую страшную, что мозг престал её чувствовать. Практически сразу высохли и престали видеть глаза, кожа, привыкшая к влажной среде, сморщилась и обугливалась. Но он стоял из последних сил, стараясь принести огню последнюю жертву, унести с собой одного из тех, кто прервал его упоение разрушительной красотой. Потом был хлопок. И его последние тлеющие ощущения навсегда угасли.

В момент взрыва Абдельджаффар упал на землю, закрыв чешуйчатыми руками голову. Разорванное в обгорелые лоскуты тело пиявки упало недалеко от него. Страх смерти, главная движущая сила любого живого существа, помог Солтанову сделать один безошибочный выстрел. Фар поднялся. Он весь был пыльный и грязный. Его чешуя, казалось, по-прежнему ощущала жар. Он подошёл к изуродованному трупу. Некоторые мышцы аннелидоида всё ещё конвульсивно сокращались, с мерзким хрустом покрывающей их бурой корки. Ящер опрометчиво глубоко вдохнул. Его качнуло от смеси мерзкого запаха, источаемого пиявкой, с едкими ароматами возносящегося к утреннему солнцу дыма. Хамид всё ещё лежал на спине, трясущимися руками продолжая целиться в то место, где несколько мгновений назад бушевало пламя. Поскальзываясь на выпавших из поджигателя органах, Ящер подошёл к нему, помог подняться и снять маску. Лицо Солтанова было бледным и покрытым холодным липким потом. Вытаращив свои большие глаза, он присел на корточки, обхватил руками узоры на выстриженном затылке и несколько раз глубоко и шумно вздохнул. Фар снял свой гермокапюшон, прицепил маску обратно на пояс, внимательно глядя на пережившего свой первый бой Хамида.

— Всё, давай, бери себя в руки, — велел он, похлопав молодого коллегу по плечу. — Сейчас пожарные подъедут, нечего им видеть смятение в наших доблестных рядах.

Лейтенант встал, тряхнул головой, резко выдохнул. Только теперь он почувствовал, что обжёг руки. Стараясь придать голосу как можно большую твёрдость, стажёр спросил:

— Всегда так?..

— Страшно-то? — не дал договорить ему Арафаилов. — Да. Каждый раз, когда идёшь в бой всегда боишься. Только со временем понимаешь, что как бы не боялся — всё равно идешь. Так на самом деле и должно быть. Я не буду тебе объяснять, как опасно поддаваться панике, ты это и сам понимаешь. Но ещё страшней полностью подавить собственный страх. Новички гибнут не так часто, старые заслуженные сотрудники — ещё реже. Основная масса потерь — это ещё молодые, но опытные бойцы, которые внушили себе, что всё уже видели и через всё прошли. Бесстрашие ослепляет, оно совершенно в нашей работе не нужно. А вот осознавать опасность, но продолжать идти ей навстречу — это настоящая храбрость и есть.

Через какое-то время пустынная автобаза ожила. Подъехало ещё два пожарных расчёта, роботы отправились дотушивать пламя и разбирать сгоревшие строения. Солтанова усадили на приступок белого медицинского броневика. Лисица в белом глянцевом халате, осторожно сняв с лейтенанта форменную жилетку, покрывала заживляющим ожоги спреем покрасневшую кожу его рук. Арафаилов с майором Леаль задумчиво стояли возле лежащих на утрамбованном песке обгорелых останков аннелидоида с утонувшим в пламени внутренним миром. В чёрных глазах броненосца можно было прочесть едва различимую жалость.

— Я никогда не смогу этого понять, — произнёс Абдельджаффар. — Как направляемое инстинктами примитивное существо, должное заботиться лишь о собственном выживании, могло заставить себя сделать этот самоубийственный шаг? Огненный смерч, в котором червь готов был сгореть заживо, предназначался не нам, а вашей части. Это существо знало, что не выживет, когда достигнет своей цели, но с непреодолимым упорством шло к ней. Так что же давало ему такую силу воли? Как можно жить во имя собственных чудовищных убеждений и умереть за бред существующий лишь в твоей голове?

— Это было не существо, — вздохнула брандмейстер. — Это был огонь, который я не удержала в руках. А с ним нельзя обращать небрежно. В особенности с тем, что горит в чужих душах. Каждый из живущих, каким бы примитивным и глупым он ни казался, стремиться к собственному пониманию тепла и света. А оно у всех разное и у некоторых принимает самые что ни на есть извращённые формы. Сифонофор с таким исступлением искала его, что была готова испепелить всё вокруг. — Уперев могучие шерстяные руки в пояс, броненосец устремила взор на пылающий в небе шар. — Есть такой древний миф о сыне бога солнца. Однажды он взялся управлять огненной колесницей своего отца, но не сумел её удержать…

— Я знаю, его звали Фаэтон, — уточнил Ящер. — Он так стремился к свету, что воспламенил полмира и сгорел сам.

Невысокая воробьиха в шароварах шафранового цвета и широкополой синей рубахе с узорами загнутых индийских огурцов, пересчитывала кассу своего магазинчика с предметами восточной экзотики. Среди прилавков с различными сортами китайского чая, курительных смесей и побрякушек с иероглифами суетились два её проворных птенца в таких же сине-шафрановых одёжках. Один подметал пол, другой протирал прилавки и украшающие уютное помещение статуэтки многоруких индийских богов и пузатых будд. Оторвавшись от маленькой голограммы над кассой, орнитоид мельком взглянула в окошко, и чуть было не вскрикнула от испуга. В большом окне, вместо вёсёлой суеты солнечной улицы она увидела тёмно-синее чудовище, прижавшееся к стеклу. Грузное тело существа прикрывал грязный коричневый плащ, внизу массивной головы с широко расставленными чёрными глазками, окружёнными кольцами запойных мешков, покачивался загнутый хобот. Фу, всего лишь какой-то неухоженный слон! Какое облегчение! Воробьиха вернулась к своим подсчётам, но замерший за окном мутант не уходил. В витрине стояла чёрная с позолотой статуэтка слоноголового индийского божества Ганеши. Маммолоид уставился в фигуру, воздевшую руки в танце, как будто загипнотизированный ей. Подождав какое-то время, взволнованная воробьиха решила позвать мужа.

Её супруг занимался татуировками и арендовал противоположную сторону первого этажа, так что семейные предприятия соприкасались подсобками. Воробей был занят с клиентом, пришлось немного подождать. Наконец, одетый в противоположность супруги в шафрановую рубашку и синие шаровары, он появился в магазинчике. Слон так никуда и не делся. Выглянув из двери, воробей вежливо поинтересовался, не может ли он чем помочь. Маммолоид медленно повернул в его сторону голову, прожёг маленького орнитоида злым взглядом, ответил «Да», затолкал его внутрь лавки и сам завалился следом.

Благоухания восточных ароматов перебила вонь давно не мытого тела. К ней прибавился аромат перегара, когда посетитель прохрипел, уставив на статую в витрине большой палец с грязным крошащимся ногтем: