Артем Карпицкий - Этаж ноль

Полковник даже запнулся, увидев очередное странное изваяние. Мысли и мечты тотчас выветрились, уступив место мрачной сосредоточенности, а пальцы забрались в карман, где лежал еще теплый пистолет…

— Ты видишь?

— Да… — сказала подошедшая Анна. — Статуя похожа на Фемиду… Только у богини в руках весы и повязка на глазах. Этот же… бог… демон… не знаю кто… Он просто… Слеп. Его глаза не пустые, как у каменных кошек, они просто ничего не видят. И это… чувствуется.

— Раз он здесь стоит… — будущее неумолимо надвигалось… и не сулило Вирту фон Хефферу ничего хорошего. — Значит… это для чего-то нужно.

— Идол? Ему поклонялись? — задумалась женщина. — Но почему здесь нет алтаря? Почему здесь нет ничего, кроме статуи и двери, ведущей внутрь храма?

— Хотел бы я знать… — полковник зло сплюнул на гладкий, как паркет, каменный пол. — Чертовщина… С самого момента, как мы эту гору увидели. Началась и заканчиваться не спешит. А люди… Люди умирают. И сходят с ума непонятно от чего…

— Да… Даже старый добрый Граас… Ты видел его глаза? Там ведь метровыми буквами было написано: «Я разорву вас на кусочки, несчастные ублюдки, чтобы вам больше не пришлось мучаться в этом угребищном мире!» — женщина вздрогнула. — Как такое вообще возможно?

— Не знаю…

Анна достала из рюкзака фляжку и вопросительно посмотрела на полковника.

— Будешь?

— Не откажусь… — старый солдат вздохнул и привычным движением открутил крышку. — Ну, за твое здоровье.

Под внимательным взглядом женщины он сделал небольшой глоток. Потом моргнул и сделал глоток побольше, после чего, шумно выдохнув, отдал фляжку Анне.

— Ух! Ну и крепкая, сволочь! Ух… пробирает…

Та слабо улыбнулась.

— Зато плохие мысли прогоняет.

— Это точно… — полковник, на мгновение сбросивший лет десять, залихватски подмигнул спутнице. — А навевает… Мммм…

— Ты хочешь?

— Поцелуй.

— Только один, — женщина подняла вверх указательный палец.

— Договорились, — полковник рассмеялся. — Один, так один…

Анна улыбнулась в ответ и, покачивая бедрами, приблизилась.

— А тебе не будет мало?

Их губы встретились.

— Посмотрим…

Женщина чуть отстранилась.

— Еще?

— Да…

Они вновь поцеловались, полковник крепко обнимал Анну, прижимал к себе и не хотел отпускать. Он чувствовал все изгибы ее тела, чувствовал мягкие нежные губы, касающиеся его губ, чувствовал ее тепло, ее дыхание, пульс ее вен…

— Хватит, — тихо сказала женщина, освобождаясь из ослабевших объятий Вирта фон Хеффера. — Это все…

— Что… — полковник, чьи ноги внезапно стали будто ватными, отступил назад и наткнулся на основание статуи. — Случилось… со… мной…

— Мне жаль…

— Анна…

Его губы прошептали еще несколько слов, но горло не смогло исторгнуть ни единого звука. Полковник Вирт фон Хеффер беспомощно сполз вниз, непослушными руками пытаясь цепляться за слишком скользкий камень. Все это время он смотрел на Анну. На его Анну…

А затем, исчерпав последние силы, закрыл глаза. И умер.

Мгла сменилась светом так быстро, что Пак и моргнуть не успел. Только профессор скрылся в чернильной темноте за дверью. Только юноша шагнул следом, по дурацкой привычке зажмурив глаза… Он сделал шаг и остановился, оказавшись внутри храма. Он чувствовал это, как чувствовал твердый камень под ногами. Ощущал странную жизнь, наполнявшую древнее сооружение. И, не менее отчетливо, слышал призрачный шепот смерти, наполнявший длинные узкие коридоры…

Пак Синмор досчитал до пяти и осторожно приоткрыл веки. И почти сразу вновь зажмурил, потому что яркое пламя факелов резануло по уставшим глазам.

— Осторожнее, — профессор Стауф, вставший у самой стены, был окружен желтыми пятнами. — Здесь все непросто…

— В смысле? — юноша быстро заморгал, прогоняя огненные отблески. — Ловушки? Или само здание может развалиться? Или…

Пак нервно сглотнул и воровато оглянулся.

— Мы тут не одни?

Профессор негромко рассмеялся, уже который раз за сегодня, откинув голову назад и широко улыбаясь. Два факела тлели справа и слева, желтые огоньки плыли и ломались, попав в стеклянную ловушку нелепых защитных очков Винсента Стауфа. А он… он смеялся и его глаза были при этом холодны, как никогда… Профессор играл спектакль и даже не пытался скрыть это, а его расставленные в стороны руки указывали направление… Право… Лево… Два коридора, ведущих вглубь храма…

— Что выбираешь? — спросил профессор. — Какую сторону?

— А почему Вы сами не выберите? — с подозрением спросил Пак, ожидавший любого подвоха. — Вы же босс…

— Да, я руководитель экспедиции, совершенно верно, — Винсент Стауф подался вперед и перешел на шепот. — И потому решил доверить выбор тебе… Чувствуешь? Ты чувствуешь это? Ответственность… Она наполняет тебя силой? В твоих глазах появился лихорадочный огонь? Ты ощущаешь душевный подъем? Хех… Знаешь, Пак Синмор, на самом деле мне все равно куда идти. Туда или сюда… Все равно путь приведет меня к цели.

— А я?

— А тебе не все равно, — шепот профессора стал зловещим. — И от выбора многое зависит… Для тебя.

Винсент Стауф уже не пытался притворяться — он был настоящим, тем, кем являлся на самом деле. И это истинное лицо… оно казалось Паку отталкивающим. Смесь сытой анаконды, опьяненного холодным зимним воздухом медведя-шатуна и жестокого кота, играющего пойманной мышью. В нем не было ничего человеческого — все эмоции пластиковые, ненастоящие, поддельные… Словно перед юношей стояло не существо из плоти и крови, а восковая фигура, внешне неотличимая от оригинала. Кукла…

Оказавшаяся кукловодом.

Пак задрожал, армия мурашек победоносно промаршировала по его коже, завоевывая все новые и новые пространства. Ему стало холодно… Холодно, одиноко и очень-очень страшно. Хотелось прямо сейчас развернуться и стремглав выбежать из храма. И бежать-бежать-бежать, пока равнодушные скалы не останутся далеко позади. Но… Тогда… Он еще раз увидит мертвых проводников. И мертвого доктора. И…

С трудом взяв себя в руки, юноша упрямо посмотрел на профессора и тихо спросил:

— Левая… — он вдохнул мертвый воздух и опустил глаза. — Я выбираю левый коридор…

Говорят, если слишком часто повторят одно и то же действие, оно становится привычкой. Говорят, что время стирает эмоции и лечит раны. Говорят… Много чего говорят. Анна и сама раньше так думала, пытаясь превратить свою жизнь в яркий карнавал, пытаясь скрыть за мишурой и красивыми масками искаженное болью лицо. Некрасивое и жалкое…

Она думала раньше, что пожертвовать чьей-то судьбой ради едва заметного улучшения своей жизни — вполне нормально. Она думала и делала так… Так, как ей хотелось. У нее были возможности, было желание и… не было чувств. Ведь для хорошей игры, для того, чтобы по-настоящему вжиться в роль, в чужие эмоции и переживания, нужно самой не испытывать ничего. Ни печали, ни радости, ни любви, ни страданий. Только решимость и все…