Антон Ленников - Монолит

Второго Монолитовца я ударил ножом в грудь. Лезвие разрезало бронежилет, словно бумагу. Мёртвое тело отлетело на несколько метров — в руке у меня осталась одна рукоятка. «Нестрашно…» — мелькнула мысль. Пальцы ловко перехватили руку второго Монолитовца, выламывая автомат. «Как легко ломаются чужие пальцы…» Дуло легло аккуратно под подбородок, кровь и осколки костей разлетались в стороны, когда свободной рукой я нажал на курок. Не было времени перевести дух. Я чувствовал, как дрожит палец на спусковом крючке снайпера, который расположился на крыше брошенного автобуса. Монолитовец ловил мою голову в перекрестье прицела. Пальцы всё сделали сами: разворот в полуприсяде — и через ржавое железо раздалась длинная очередь. Я даже не целился, просто знал, куда лягут пули. Наши выстрелы прозвучали одновременно, и всё-таки я был быстрее, вражеские пули прошли над головой, а с крыши свалилось корчащееся в агонии тело. Остался последний противник. Когда я обернулся, было слишком поздно. «Учитель» держал меня на мушке. Его левая половина лица превратилась в кровавую маску. Из пустой глазницы сочилась кровь. «Какую боль он должен сейчас испытывать? — мелькнула у меня мысль, но на уцелевшей части лица я заметил все то же сонно-скучающее выражение. — Да люди ли они?!»

— Отдай осколок, — всё тем же спокойным голосом приказал Монолитовец.

Я нажал на курок — осечка. «Кончилась обойма или замялся патрон? Как обидно…» — мелькнула мысль. Монолитовец стрелял почти в упор. На таком расстоянии бронежилет был бесполезен. Я почувствовал, как пули вошли в тело. Выстрелы сменились щелчками — кончилась обойма. А я всё ещё был жив.

Шаг… Потом другой… Я медленно шел, словно в невесомости.

— Почему ты не умираешь!? — на том, что осталось от лица «учителя» по-прежнему не было страха — только удивление.

А я и сам не знал — просто шел к своему последнему врагу. «Учитель» успел выхватить пистолет и выстрелил два раза в окровавленную кашу, что раньше была моей грудной клеткой, прежде чем мои пальцы сжались у него на горле. Я почувствовал, как ломаются позвонки Монолитовца, затем отбросил труп и обессилено опустился на колени прямо в грязь. Ужасно хотелось воздуха, но изорванные пулями лёгкие не слушались. Ко мне бежали люди. Я уже не мог различить, кто они: враги или друзья, но в последний момент заметил нашивки Свободного. «Должно быть, это спасательная группа Михаила или патруль. Но это уже не важно… Небо такое чёрное… И ни одной звезды…» — земля тянула меня вниз всё сильнее.

Я упал в бурую лужу из собственной крови и грязи. Кто-то подхватил меня на руки и что-то прокричал. Но я был уже слишком далеко. Крики доносились, как сквозь плотную вату. Темнота сгустилась, стала вязкой, словно нефть, и затопила меня. Мир сжался в точку и исчез…

Вокруг была только темнота, не было звуков, чувств, направления. Лишь иногда издалека доносились невнятные голоса… «Осторожнее перекладывай его на носилки… прижми рану вот тут…» Но голоса звучали всё тише и тише. Я всегда верил, что после смерти нет ничего, но сейчас чётко осознавал себя. Неожиданно стали возвращаться необычно яркие воспоминания. Наверное, выражение «жизнь промелькнула перед глазами» как раз об этом. Я вспомнил, как после убийства милиционеров на меня объявили настоящую охоту. Отец Кости объявил за мою голову награду настолько большую, что я нигде не мог найти себе приюта. Моё обезображенное лицо смотрело на меня с каждого телеэкрана, с каждой газетной полосы. С тех пор я убивал ещё трижды. Два раза — мужчин в перестрелке. На самом деле мне хотелось верить, что их раны были не смертельны. Но вот Веронику Вязникову, свою бывшую однокурсницу, я выбросил в окно с 12-го этажа. У неё я надеялся найти приют уже после того, как нелегально пересёк границу с Украиной и в товарном вагоне добрался до Киева. Мне просто не куда было идти, а её адрес я нашёл в телефонном справочнике. Вероника открыла дверь, выслушала мою историю, дала новую одежду. Её муж был в командировке. Я смог поесть, вымыться и на какой-то миг мне показалось, что все наши ссоры в университете и прошлые обиды ничего не значат. Но потом ощутил, что у чая странный привкус, а в руках у Вероники заметил колотушку для отбивки мяса с удобной пластмассовой рукояткой и топориком на обратной стороне. Я успел закрыться рукой и отделался всего лишь сломанным носом. Вероника занесла колотушку для следующего удара, но я перехватил её руку и швырнул лёгкое тело в сторону панорамного окна с приятным видом на Андреевскую церковь. Стеклопакет не выдержал — и девушка полетела вниз в облаке стеклянного крошева, комедийно размахивая бесполезным молотком-топориком, который она так и не выпустила из рук. Иногда деньги делают из людей чудовищ пострашнее кровососов…

Из темноты проступили очертания: лес, колючая проволока, покосившаяся оранжевая вывеска со странноватой на русский слух надписью «Небезпека радiаци». Между ветками я вдруг увидел оборванного человека в грязной рваной куртке и джинсах с автоматом в руках, лицо мужчины было замотано бинтами, и только глаза горели лихорадочным безумным огнём. Вглядевшись, я с некоторым удивлением узнал в бегущем себя. В этом мире собственных воспоминаний мне приходилось быть бесплотным призраком. Я хотел посмотреть на свои руки, но не увидел ничего. Тот Кирилл из прошлого отчаянно бежал, отпихивая сосновые ветки. Вслед ему летели пули и проклятья.

— Обходи эту шолупонь! — прокричал хриплый голос из-за кустов.

Всё повторяется, в прошлом, в настоящем. Бесконечный бег от монстров, от людей, от самого себя, спотыкаясь, отстреливаясь на ходу. Наверное, это чем-то похоже на жизнь, тот же бег к неизменному финишу. На миг тот Кирилл из прошлого обернулся и полоснул длинной очередью по кустам — раздались крики. За мной гналась охрана периметра, когда я, смертельно уставший от бесконечного преследования, отправился в единственное место, где надеялся найти приют — в «Чернобыльскую Зону», место, где не задают вопросов. На самом деле, мне было известно, чем завершится эта история. Я попадал в ситуацию, которая называется «загнан в угол», из которой меня суждено было спасти Семёну. Он, в отличие от всего мира, не читал газет и не смотрел телевизор. Да и спас Семён меня только потому, что я убил нескольких охранников. Тогда он понял, что я не засланный шпион. Семён научил меня тому, что я знаю о Зоне. Мелькнула запоздалая обида, значит, он всё это время обманывал. Семён говорил, что нашёл меня без памяти в центре Припяти. Он всё знал. Знал и не говорил… Воспоминания набирали ускорение. Теперь они походили на просмотр старого фильма на видеокассете в момент перемотки. Семён научил меня азам выживания. Тогда ещё не было Cвободного, а разрозненные группы сталкеров постоянно боролись за власть, за доступ к самым богатым районам Зоны. Нас было четверо: я, Семён и ещё двое, чьи имена и лица никак не мог вспомнить. И мы сражались с сошедшим с ума миром вокруг нас. Монстры… военные… скупщики хабара… выбросы… Сама природа вещей вокруг искажалась. Я потерял счёт людям, которых убил. Никто ведь не помнит, сколько раз он вымыл руки или готовил себе завтрак. Смерть стала моей жизнью. И всё-таки где-то глубоко внутри я всё ещё оставался прежним, ведь меня учили лечить людей, а не убивать их. Я вспомнил, как грозил кулаком равнодушному небу и кричал проклятья. Помню холод ствола у своего виска, когда решил покончить со всем этим балаганом единственным оставшимся мне способом, но была осечка.