Антон Ленников - Монолит

— А хочешь всё исправить? — прошептал голос над самым ухом.

Что-то было очень важное в этой фразе, а главное в человеке, что её сказал. Я должен был обернуться и посмотреть ему в лицо. И даже успел краем глаза увидеть очертания военной формы, но в этот момент меня словно что-то ударило в грудь. Окружающий мир, такой реальный, раскололся, словно елочная игрушка. Я взмыл к такой далёкой поверхности, к свету. Далёкие голоса на краткий миг стали ближе — и я различил голос Григория, врача в Свободном.

— Ровная линия! Дефибриллятор! Заряжай на двести!

Значит, меня всё ещё пытаются спасти. Тщетные усилия… После автоматной очереди в грудь обратно не возвращаются. Темнота удовлетворённо кивнула, и я снова ушёл в глубину.

В этот раз из тьмы проступили очертания четвёртого энергоблока. Когда-то огромный бетонный саркофаг накрывал взорванный при аварии реактор. Но это было давно. Теперь в саркофаге зияла огромная дыра метров двадцать в диаметре. Под ногами хрустело крошево из щебня и осколков стекла. Металлические прутья торчали из обломков бетона словно переломанные пальцы. Ржавая металлическая крыша скрипела на ветру, угрожая рухнуть, став саркофагом и для нашей группы.

Я шел первым, проверяя дорогу гайками. За спиной шел Семён со счётчиком Гейгера. Мы ожидали высокий уровень радиации, но счётчик молчал. Те двое… Я должен был обернуться и увидеть их лица. Особенно того, кто спрашивал «хочу ли я всё исправить», но моё тело меня не слушалось. И я был всего лишь наблюдателем. Мои руки швыряли гайки, но дорога была чиста. Аномалий не было. Ловушки отсутствовали. Монстры исчезли. Все это осталось на подступах к Припяти и в самом городе. Позади осталась лодка, на которой мы пересекли пруд-охладитель, давно заросший водорослями, где водились гигантские пиявки и рыбы с тупыми мордами и длинными зубами. Всё было спокойно. Но почему у меня такое острое чувство опасности? Я кричал самому себе из прошлого: «Назад, немедленно назад!» И на какой-то краткий миг мне показалось, что тот Кирилл услышал. Он замедлил шаги и поднял правую руку — условный знак остановки — и группа замерла. Я видел впереди огромную ртутную каплю — метров десять в диаметре зеркальный шар. В его идеальных боках отражалось хмурое свинцовое небо, развалины саркофага и наши лица. Мы подошли ближе — и я услышал, как Семён шептал самому себе: «Дошли, наконец, вот уж не верил». Гладкий бок Монолита был всего в нескольких шагах. Мы топтались, не решаясь сделать то, зачем проделали это огромный, страшный и такой длинный путь. Десять человек вышли неделю назад из посёлка на кордоне, а теперь нас было только четверо.

Кирилл из прошлого снял перчатку и потянулся обожженной, изуродованной ладонью к холодному зеркальному боку — его искажённое отражение протянуло руку навстречу. Я знал, что этого нельзя делать, но пальцы коснулись холодной поверхности. Мир вспыхнул и развалился — и из бесконечной дали донесся едва различимый голос:

— Разряд на четыреста, пульса нет… — говорил Григорий.

— Он нужен мне! Он нужен мне живым!

Кажется, это говорил Михаил… Михаил Семницкий… Мне хотелось виновато развести руками, мол, прости, задание полетело ко всем чертям. Да… Просто выдался неудачный день, целая жизнь неудач с того самого бензовоза и мокрой дороги.

— Что я могу сделать? — оправдывался Григорий.

В голосе доктора слышалась досада. Я знал, что такое терять пациента, и мне было жаль Григория.

— Время смерти…

Голоса стихли. Значит, моё истерзанное тело всё-таки оставили в покое. Тем лучше. В темноте я различил прочную железную дверь с видеоглазком, которая выкрашена светло-синей краской, с царапинами и крошечными пузырьками. Мне удалось достать из кармана ключ. Я даже не успел удивиться, откуда он взялся. В мире собственной памяти возможно всё. Я зашел в прихожую. Это была моя квартира в Москве, на Каширском шоссе, расположенная далековато от центра, где я моя клиника, даже с учётом нового кольца автострады и новой «Тайоты», что я купил в кредит, — всё равно далеко. Из кухни донеслись аппетитные запахи. Криста приготовила ужин. Она выбежала в прихожую в шортах и футболке. Я обнял её. Мне было так спокойно и тепло.

— Прости меня, Криста.

Она отстранилась.

— За что?

Я покачал головой:

— Не важно. Не помню. Просто прости.

— О чём ты, дурачок?! Идём ужинать.

Картошка с курицей… Что может быть вкуснее? Глядя в голубые бездонные глаза Кристы, я понимал, что могу здесь остаться — и будет только эта тихая московская квартира, любимый человек и этот день, замкнувшийся в кольцо, как в том старом фильме. Я встал на колени, обнял Кристу и закрыл глаза. Хотелось спать. Только в голове у меня стала наливаться жаром огненная точка. Я посмотрел в окно и увидел бок бензовоза, стремительно летящий в окно. Стены смялись. В комнату хлынуло топливо. Квартира вспыхнула. Загорелись стены, мебель. Я повернулся к Кристе, но вместо моей жены передо мной стоял обугленный скелет, который тянул ко мне костлявые пальцы рук, а пламя жадно лизало его рёбра. Безгубый рот шевелился, и я слышал низкий утробный голос, как на плёнке, которая крутится в несколько раз медленнее, чем нужно.

— Ты оставил меня!

Жар голове разлился по всему телу. Оцепенение пропало. Я выдернул руку из костлявых пальцев.

— Не оставляй меня, — гудел вслед пришелец ночных кошмаров, в которого превратилась моя жена.

Я бежал через прихожую к выходу, а пламя лизало мои ноги. Стены воображаемого мирка разрушились. Мне очень нужно было успеть добежать до двери, прежде чем потолок обвалился бы и похоронил меня здесь. Скелет полз следом и что-то жалобно скрипел, но я не слушал, а распахнул створку двери — и всё заполнилось водой, в которой тут же погасло пламя, темной, как чернила, и холодной, как лёд. Но всё-таки где-то далеко-далеко наверху слабо пробивался свет. Я плыл к этому свету, но слишком глубоко — мне просто не хватило бы воздуха. И, когда я уже готов был отчаяться и вдохнуть холодную темноту, вдруг нежная тёплая ладошка Инги схватила меня за руку, а неодолимая сила стремительно подняла меня наверх. Темнота сменилась светом. Он наполнил меня — и я снова чувствовал своё тело, хотя ещё слабо, всего лишь как покалывание, словно очень сильно отлежал руку во сне. Я открыл глаза — и свет исчез. Вместо него опять была темнота, но это «другая» темнота: просто отсутствие света. Я попытался вдохнуть, но что-то прилипло к лицу, какой-то полиэтиленовый мешок. Задыхаясь, я до последнего бился за жизнь — и пальцы нащупали шов. Вдох… Я вдохнул воздух полной грудью — и тут же зашёлся в мучительном кашле.

Я скатился с холодного стола и выбрался из чёрного душного пакета. Закашлялся, сплюнул кровь на грязный кафельный пол. Что-то звякнуло о плитку. Я нагнулся и с удивлением поднял к свету смятую автоматную пулю. В комнате на соседнем столе лежал ещё один человек. Так же, как и я, он был полностью обнажён, но, в отличие от меня, мужчина был мёртв. Глядя на его бледное лицо с заострившимся носом, длинным проходящим через окровавленную пустую глазницу порезом и шею, вывернутую под неестественным углом, я узнал в мертвеце «школьного учителя».