Александр Калмыков - Спасатель 2 (СИ)

Единственным спасением афинской конницы теперь могла стать только пехота, и она действительно шла на выручку. Правда, не так быстро, как хотелось. Ломардец Антонио, возглавлявший пешую часть войска, действовал осторожно. Да, его пехотинцы нареканий не вызывали. Оборужены они были неплохо, многие имели за плечами пару-тройку военных кампаний, и среди наемников не было ни одного грека. Но прежде, чем бросаться в сечу, следовало сперва вызнать, что там вообще происходит. Фессалийцы поначалу казались слабым противником, но, как говориться, наружность бывает обманчива. Вон Гильом ринулся в атаку очертя голову, а теперь франкскую конницу теснят с двух сторон.

Исходя из таких соображений, Антонио вел свои восемь сотен спокойным шагом, чтобы не расстроить ряды. А ну, как сейчас выскочит половецкая конница или козельская дружина, а строй в беспорядке. И куда идти, тоже еще не ясно. Ломбардец ждал возвращения своих разведчиков, чтобы понять, стоит ли лезть на гору, или же лучше пойти вслед за конницей. Его намерению действовать обдуманно, а не наобум, не помешал даже визит Каринтаны. Юная баронесса далле Карчери, вообразившая себя древней амазонкой и даже облачившаяся в короткую, до пояса, кольчугу, примчалась к командиру пехоты и с негодованием потребовала от презренного мужлана немедля идти на выручку благородным рыцарям.

Антонио оскорбление проглотил, хотя ему и было обидно, что гражданина вольного города обозвали мужиком, и спокойно заявил, что бессмысленная гибель пехотинцев никакой пользы никому не принесет. Каринтина в ответ разразилась столь гневной тирадой, совершенно неподходящей благовоспитанной девице, что самая вульгарная торговка рыбой покраснела бы, услышав выражения и идиомы, употребленные баронессой. Благородная Далле Карчери упомянула и всех предков Антонио едва ли не до самого Адама, и его предполагаемых потомков, которые, несомненно, не являются таковыми. Не забыла Каринтина и разъяснить, что сделают с подлым предателем, и весьма живописно расписали муки и казни, которым его подвергнут.

Антонио же, ничуть не смущенный гневом островной баронессы, спокойно стоял на своем. Стоял в самом буквальном смысле, потому что пока Каринтина излагала свою точку зрение на ведение боевых действий, войско терпеливо ждало. В конце концов баронесса, у которой гнев застилал разум, все же поняла, что ее увещевания возымели совершенно обратный эффект и, в ярости пришпорив коня, сама устремилась к полю битвы. Слуги еле успели ее поймать и едва ли не силой повезли назад.

Но Антонио не успел даже облегченно вздохнуть, как увидел, что из греческого лагеря полноводной рекой хлынула волна всадников. Сотня, и другая, и еще… Навскидку, фессалийцы выставили не меньше двухсот пятидесяти комонных, а гадать о намерениях греческой конницы долго не пришлось. Она вся, кроме козельской дружины, по-прежнему стоявшей на месте, ринулась к подножию горы, к дороге, по которой недавно проскакал эвбейский отряд, а после устремилась на франкскую пехоту.

Впрочем, появление “дезертировавших” аристократов, вдруг сильно увеличившихся в числе, кое-чем латинянам франкам помогло. Водоницкий маркграф Убертино Паллавичини, которому достался самый топкий, ближайший к реке участок поля, до сих пор честно пытался пробиться вперед. Его конница оставалась единственным сплоченным франкским отрядом на всем поле боя, и при умелом управлении могла доставить противнику немало хлопот. Псилы до водоницких рыцарей еще не добрались, да и, честно говоря, не очень-то и стремились, предпочитая отлавливать одиночных всадников.

Пока баталия маркграфа оставалась в целости, он считал своим долгом довести ее до врага но, заметив возвращение беглой греческой конницы, Убертино понял, что планы пора менять. Осталось только придумать новый план. Поворачивать назад смысла не было. Там ждала непролазная грязь, истоптанная копытами коней до состояния настоящей трясины. А вот форсировать неширокую речушку и выбраться на западный берег стоит попробовать. Воды в этом ручье едва по колено, а дно вряд ли более топкое, чем это проклятое поле.

Маркграф схватил рог, висящий у седла, и самолично протрубил, призывая водоницких рыцарей к вниманию, а после решительно повернул коня к реке. Следом развернулась и вся баталия, а за ней устремились и многие афинские рыцари.

*

Греческие стратиги, флегматично созерцавшие битву с высоты седел, ничуть не удивились подобному маневру латинян.

- Наконец-то додумались, - ехидно прокомментировал действия своих оппонентов Мануил Дука Комнин. - Вот сейчас маркграф переберется через речку, соберет свои полсотни всадников, и столько людей Гильома, а потом они отступят и вскоре объединятся с пехотной баталией. И вот тогда нам придется туго. Можно сказать, дела у нас сейчас на острие бритвы.

Деспот, забывший о всех своих недугах - подагре, грудной жабе, и прочих болячках, и даже вроде помолодевший лет на двадцать, улыбался во весь рот, глядя в обзорную трубу, как франки загоняли коней в реку. Ноги у несчастных животных разъезжались, но всадники безжалостно понукали их, вынуждая идти по топкому дну. Некоторые рыцари, впрочем, спешивались и пытались вести лошадей в поводу.

- Н-да, невелика речка, а сразу не перейдешь, - заливисто рассмеялся Мануил, которого изрядно развеселили потуги франков одолеть водную, а вернее, грязевую преграду.

Дукс Никифор чуть поджал губы, решив, что ставший вдруг словоохотливым правитель Фессалии намекает на недавний случай, когда дукс самолично проверял проходимость речки и вместе с конем плюхнулся в воду. К счастью, лошадь тогда сразу вскочила, но Никифор тогда вывихнул руку, ушибленную седлом, и еще измазался в грязи, как черт.

Однако Мануил вовсе не собирался злить своего соратника и обращался с ним уважительно, ни на миг не забывая, кто тут на самом деле командует войском.

- Как считаешь, дукс, - как бы невзначай, дабы не уронить авторитет никейского полководца, предложил деспот, - не пора ли отправить нашего русского игемона устроить латинянам горячую встречу.

- Поздно отправлять, о знатнейший, - тоже весьма почтительно, но не без иронии ответствовал Мануил. - Проня уже и сам догадался, что пора.

Боярин действительно уже решил, то настало самое подходящее время для атаки, и повел свою смешанную дружину прямо к реке. Заметив это, водоницкий маркграф удвоил усилия, стремясь первым перебраться на западный берег. По его мнению, все шансы у франков имелись, ведь выше по течению, где река еще не разошлась по канавам, уровень воды в ней должен быть намного выше, а построить мост греки не догадались. Тем сильнее было удивление Убертино, когда на его глазах неприятельские всадники буквально рысью проскочили водную гладь.