Станислав Смакотин - Цусимский синдром

Я пулей слетаю по трапу:

– А ну стойте!.. – Матросы удивленно оглядываются, ставя инструмент. – Не так! Дай сюда канат!.. – Я присаживаюсь на корточки.

Ближайший заинтересованно протягивает веревку.

– Еще один… – Я требовательно поднимаю руку. – Смотри… – пропускаю канаты под днищем. – Теперь свяжете их аккуратно и поднимайте не вчетвером, а вдвоем… – перекидываю стропы через головы грузчиков. – Вы тут ни к чему… – показываю двоим отойти. – Ну? Руками за клаву придерживайте!

Двое матросов неожиданно легко поднимают громоздкую конструкцию, почти не напрягаясь.

– И на «Ливонии» так же возьмитесь, угробите иначе!.. – кричу им вдогонку.

Эх… Все равно покалечат… Как пить дать. Леночка меня прибила бы, неси я ее заработок так коряво…

– Где это вы так наловчились, господин поручик? – Знакомый голос заставляет меня обернуться. Оказывается, за моими действиями все это время наблюдал Вырубов, стоя чуть в стороне. – Лихо это у вас, я бы не догадался… – Он с интересом провожает взглядом уносимую старину.

– Да… – Я машу рукой. – Жизнь заставила научиться. А точнее… – Я вытираю пот со лба. – Одна данная ею музицирующая особа!

Мы дружно смеемся.

Впрочем, внутри мне совсем не до смеха: единственное, на что я тут годен, – это пианино помочь погрузить! Да и то… Услышав позади грохот, я оглядываюсь. Цепляя инструмент к лебедке, те все-таки умудрились его уронить, лишив клавишной крышки. Да и то – все напрасно… Недотепы, мать вашу! Леночки на вас нет!..

Несмотря на холод с ветром, я остаюсь на палубе, зябко поеживаясь в слабо греющем кителе. Если так пойдет и дальше, пора будет задумываться о зимнем обмундировании. Которое отсутствует… Иначе пневмония обеспечена. А учитывая, что антибиотиков тут нет и в помине…

Делаю несколько согревающих движений руками – немного помогает.

Разгрузка броненосца продолжается до поздней ночи, проходя в темноте под светом прожекторов.

Далеко за полночь «Ливония» отваливает, увозя в своем чреве не одну сотню тонн. «Суворов» учтиво провожает ее прожектором, пока та не исчезает за кормой.

Видеть разгром в кают-компании мне совсем не хочется, и я останавливаюсь у борта, опершись на ограждение. Эх, покурить бы сейчас…

Мимо борта беззвучно проходит паровой катер, оставляя за собой шлейф дыма, почти сливающийся с темнотой. На борту различимо несколько фигур. Это что за ночные гости?.. Причаливает совсем недалеко, к главному трапу, и я с удивлением слышу знакомые зычные интонации:

– Рад, рад, Николай Иванович! Две недели не виделись, а минула будто вечность… Вчера не стал беспокоить, все по мелочам совещались… Как ваше здоровье?.. Господа, тоже прошу… – уже суше добавляет голос Рожественского.

Что?.. Удивленно вглядываюсь в темноту. Небогатов сам прибыл? Лично, еще и со штабом? А Рожественский их встречает у трапа?.. Они ведь не виделись со времени соединения эскадр… Тот ведь даже перед боем его не пригласил! А сейчас, получается, нужен оказался?!

В свете мелькающего фонаря почти ничего не разглядеть, слышны лишь негромкие голоса. Через пару минут процессия поднимается на борт, и наступает тишина.

Интересно! Явно Небогатов не по поводу шкафа Клапье де Колонга прибыл к Рожественскому… Может, про снаряды? Хотя Клапье и там может слово вставить…

В голове немедленно возникает картинка.

Рожественский: «Есть подозрение, Николай Иванович, что разрывная боеспособность наших снарядов весьма подорвана некачественными взрывателями со влажностью…»

Небогатов: «Да вы что?! И как нам быть?..»

Клапье де Колонг, поднимаясь: «…Прошу прощения, Зиновий Петрович… И у вас, Николай Иванович, однако… Как мне быть с личными вещами без фамильного, именного шкапа?..»

Челюсти присутствующих со стуком падают вместе с занавесом…

Тьфу!..

Становится совсем зябко. Пытаясь согреться, я почти взбегаю на ближайший трап, быстро перейдя на другой борт. Отсюда видна почти вся эскадра – поверхность воды переливается от множества огоньков, мигающих, будто на новогодней елке.

Замечаю, как от «Орла» отваливает транспорт – точно так же, как и мы, броненосец подсвечивает его лучом прожектора. Справа, за кормой, освобождает свои внутренности «Александр», выгружаясь в какой-то пароходик…

Неожиданно мне начинает казаться, что я нахожусь в обычном, современном порту. Впечатления, что это открытое море, нет никакого. Вот корабли загружаются чем-то… Вокруг все усыпано огнями. Наверняка где-то рядом башенный кран, и сейчас из темноты вынырнет какой-нибудь тюк. Даже крики, различимые с «Александра», не сильно отличаются от современных!

Мимо проходят двое уставших матросов.

– Чегой-то с адмиралом нашенским не то… Никак, удумал чего?..

– Не твоего это ума дело, им видней… – вполголоса отвечает другой. – Нам что: на боковую – и забылся!..

– А мебеля-то ты видал какие?.. Мне бы… – Увидев меня, тот замолкает на полуслове.

Матросы молча ныряют в темноту корабля.

Слово «мебеля» приводит меня в чувство, окончательно трезвя. Нет, это не современный порт, Слава. Это Вторая Тихоокеанская эскадра, находящаяся сейчас где-то в середине Южно-Китайского моря. И до ее гибели, в рамках известных исторических событий, остается меньше недели… Не желая спускаться в каюту, я начинаю прогуливаться взад-вперед, делая согревающие взмахи руками. Неужели у меня хоть что-то начало получаться? События последних двух дней явно не вписываются в прошлое, и ничего подобного у Новикова я не читал… Наоборот – грузились, как могли. Проседая все глубже под тяжестью угля и продуктов…

Прожектор с «Орла» пробегает по «Суворову», и я нагибаюсь, стараясь рассмотреть: на бронированном корпусе у самой кромки воды отчетливо проступает край ватерлинии, то появляясь, то вновь исчезая под набегающей волной.

Оборачиваюсь: окна адмиральской каюты ярко освещены, несмотря на поздний час.

«Орел», «Орел»… Интересное совпадение – в эскадре сразу два «Орла»… Госпитальный и броненосец. Не путают?

Уже собираюсь спускаться в каюту, и меня будто кто-то ударяет по голове, я останавливаюсь. Аккурат напротив пожарного гидранта с торчащим краном.

Стоп, Слава. А вот теперь по порядку: почему после поражения японцы не отпускали госпитальное судно «Орел»? Потому что плохие и узкоглазые?

Пожарный гидрант не выражает никаких эмоций, будто говоря: «Мне-то какое дело до ваших японцев с птицами… Моя задача маленькая – подать в шланг воду, и фиг с вами!.. А японцы – это вообще кто?!.

Нет, глупый гидрант, не так. Японцы к тебе будут иметь самое прямое отношение, но я сейчас не об этом… Госпитального «Орла» они почему не отпускали?..

Гидрант хранит упорное молчание.