Алексей Штейн - Грудь в крестах

А мы знай себе шагаем, грохоча подкованными сапогами по брусчатке, орем во все горло старинную-престаринную солдатскую песню, которая, наверное, во всех мирах примерно одинакова:

Когда мы идем по городу,

По незнакомой улице,

Все девчонки открывают окна и двери,

И от улыбок девичьих вся улица светла.

А почему?

А потому,

Что девчонки, от топота сапог и грохота барабанов

Окончательно теряют волю.

Когда мы идем по городу

По незнакомой улице,

Матери и отцы закрывают окна и двери,

Прячут от нас девчонок.

А почему?

А потому,

Что девчонки, от топота сапог и грохота барабанов

Окончательно теряют волю.

Когда в полях рвутся бомбы и гранаты

Убивая солдат

Наши девчонки плачут о нас

О своих солдатах

А почему?

А потому,

Что у девчонок добрые сердца

И они любят своих солдат.

Когда же мы ковыляем на костылях

По уже знакомой улице,

То вдруг обнаруживаем, что наши девчонки уже замужем

И живут счастливо.

А почему?

А потому,

Что у девчонок есть не только доброе сердце,

Ничего, нормальная песенка. Хорошо хоть про цветочки и платочки не поют и то ладно. А так, солдаты — они везде солдаты, и жизнь у них везде одинаковая. И песни одинаковые, потому что думают они об одном и том же, где бы и когда бы дело не происходило. И пускай поют — пока поют — ничего не набедокурят. Главное же для командира что? — Чтобы солдат был хоть чем-то занят, полезным, это конечно лучше, или бесполезным — хуже, но тоже сойдет, делом. Иначе — незанятый солдат — потенциальный преступник. А мне оно надо? таки мне оно совсем не надо. И командованию моему — не надо. И тем, кто над моим командованием, похоже, тоже не надо. Нас даже на привалы ставят вне населенных пунктов — чтоб не хулиганили. Бережет свое имущество Вайм, это хорошо. Похоже, и впрямь он собрать все земли хочет. Это хорошо. Всегда хотел повоевать за какую-нибудь Империю. Чтоб без всяких глупостей и условностей. Надо будет, наверное, попробовать все же тут карьеру сделать. Нравятся мне империи, есть такая слабость. За империю все ж и помереть не так страшно и обидно — вроде как — ты помрешь, а ОНА, империя — останется. Но, это еще будем посмотреть. Пока — нравится. Даже больше, чем за барона воевать.

К третьему дню повернули нас к югу — стали ходить слухи, что получившие прежестокий отлуп на перевалах валашские войска отходят на основную линию обороны, заползая щупальцами разъездов и летучих отрядов в наши тылы, всячески пакостя на южном фланге наступающей группировки. И нашу роту и отправили прямо с марша навести порядок и установить контакт с нашими свиррскими товарищами, которые наступать не собирались, но вели наблюдение, сохраняя по возможности контакт с врагом егерскими отрядами. Приречье уже как таковое закончилось, начались исконно валашские земли, и капитан Гэрт, выстроив нас, категорически не рекомендовал хлопать ушами и расслабляться. Тем более рядом уже предгорья — а горцы везде одинаковы — коварны и злобны. Тут нас уже никто цветами и свежим молоком встречать не станет. Ну да, нам не привыкать. Да и странно было бы, чтоб в горах что-то хорошее было. Горы — это всегда мерзко и плохо, а уж на войне и подавно.

Однако, рано я радовался. Еще полдня пути, причем по относительно безлюдной местности — и тут уже песни орали исключительно в прикладном плане, чтобы легче было идти. И уж наслушался я всяких песен — и про памятник старому монарху на главной улице, монарху, которому надо вернуться, вместе со своими генералами, и разогнать всякую сволочь, терзающую Отечество. И про вересковый цветочек, называемый почему-то женским именем… или наоборот, девушку называли вересковым цветочком? На последнем привале Коля выпросил у Виске его свисток, и, на удивление, вполне даже исполнил на нем мелодию на следующем переходе. Кажется, он ее играл и там, на дороге. Тогда все молчали, да и не до пения было — а сейчас начали подпевать, и вскоре орали, поймав кураж. Идиотская песня про то, как надо пьянствовать неделю напролет, выкатывая бочку за бочкой, потом неделю напролет поработать, тоже всем колхозом. Ну а потом, таким же манером, групповухой — пойти драться, и как один умереть в борьбе за это. Но, похоже, на всех кроме меня эта дичь произвела впечатление. Оказывается, это фирменная песня баронского полка «Могильных Воронов». Песня древняя, как говно мамонта, еще, говорят, с Прежних Времен каким-то демоном сумела сохраниться. Ну и все памятное время репутация у ее поющих была совсем не ангельская — проще говоря, пели ее всякие сволочи и дебоширы, которым деревеньку спалить или пленных перевешать — как в колодец плюнуть, чтоб не рыть другому яму.

И наложилось все это на репутацию нашего отделения, как отъявленной баронской поморози. Которых даже Верген сначала в штрафники списал, а потом, почему-то не расстреляв — вообще выгнал. То-то лейтенант с первого взвода меня на привале пытал — что мы все такого натворили, что даже Верген от нас решил избавиться. Надоел, и пришлось соврать, что сожгли целый городок в шутку, думали — смешно выйдет, а барону отчего-то не понравилось, как именно мы его спалили.

… - Не смешно получилось, наверное, что-то не так сделали. Или просто глубокоуважаемый барон, да продлятся его дни и слава, был не в настроении…

… - Он, знаете ли, господин лейтенант, такой, в общем-то, милый человек, наш барон… Добряк, можно сказать. Но, и на солнце бывают тучи — если он не в духе, то, знаете ли, шуток не понимает. Или не хочет понимать. Ну, а поскольку наш дорогой барон, отец наш, можно сказать, да продлятся… ну Вы в курсе… Так вот, он не только справедлив, но и добр без меры — потому не стал нас расстреливать, или хотя бы четвертовать, не смотря, что мы уже были в штрафниках… За что?

… - Ах, господин лейтенант, право слово, не хотелось бы вспоминать, сущая мелочь — ну, чуть-чуть переусердствовали с пленными, с кем не бывает… Так вот, наш барон, да продля… да-да, так вот — он просто, знаете ли, велел нас перевести служить куда-то подалее. Так и сказал «С глаз моих долой убрать этих живодеров, не могу смотреть, что они творят!». Шутил, конечно, батюшка наш, да продлятся…

Короче говоря, отстал лейт от меня, и больше никто не прикапывался, благо разговор краем глаза много кто слышал. Но репутация такая и закрепилась — оно может и неплохо. Меньше будут лезть воровать и с прочими глупостями.

Так или иначе, но до вечера марш шел неплохо. Да вот только едва мы переваливаем за невысокий пологий холмик, уже завидев у горизонта крыши городка, конечной цели нашего похода, как у меня начинает как-то резко шевелиться шкура на загривке. Дорога к речке, что в полуверсте впереди, идет с понижением, вокруг поля, красота — травка, птички, сено в скирдах, деревьев мало совсем — на много верст вокруг все видно, и ничего такого опасного. Даром, что земля уже вроде как «своя», и идем мы походным порядком без дозоров, застав и охранений. Вокруг благорастворение и пастораль. А мне как морозом по коже, и с каждым шагом все сильнее. Словно секундомер тикает какой-то, с обратным отсчетом. И звуки все для меня пропадают, как через вату все слышно, и движения словно замедленные. Уже не думая, тяну из-за спины карабин, выкатываясь в сторону. По привычке вскидываю руку до плеча и растопыриваю пальцы — «к бою, рассыпаться!» — хотя тут никто этого жеста и не поймет. И даю выстрел, неприцельно, в сторону ближайшей скирды. Для шума, как сигнал. Да все одно уже бестолку. Вижу, что не успевают среагировать впереди идущие, только начинают озираться непонятливо. Успеваю грохнуться на землю, как по нашей роте проходится нестройный вражеский залп. Пошло веселье — рядом грохается солдат из первого отделения, с пробитым горлом, дергается и булькает кровью, запах этот опять резанул, хорошо хоть в пыль впитывается быстро. Еще вражий залп, и еще — три залпа они дают, пока наши расчехляются. Я сам успеваю один раз уже ответить, и что меня радует — и мои тоже, все, или почти все, некогда смотреть. А потом понеслось. Стрельба с обеих сторон, да только — кроме моих — у остальных солдат по двадцать патронов всего, остальные все патроны в обозе, обоз перед нашим третьим взводом шел. Потому вскоре стрельба с нашей стороны затихать начинает — кто все выстрелил, кто экономить начал. Только мои все стреляют — у них патронов чуть побольше. Чуть успокоившись, оглядываю свое отделение — грамотно расползлись по неглубоким канавам вдоль тракта, стреляют так, что только гильзы летят. Ну, конечно, и фонтанчики от пуль тоже так вокруг нас скачут — а пока все живы и целы. Особенно порадовали селюки — не стреляют, ибо далековато для них, а Хумос еще и свои патроны россыпные в обоймы набивает и подает Саше с Арно. Молодцы, что сказать.