Борис Конофальский - Оазисы

– Да-да, – подтвердил второй. – Подумают, что вы за их полынью пришли. Опасно там. Застрелят сразу.

Они побросали окурки, пожали друг другу крепко руки и разошлись.

Дело было сделано, можно было возвращаться. Горохов не спеша пошёл к дороге, вспомнил про ос, даже хотел вернуться, чтобы предупредить мужиков, да увидал издали, как те уже сели на квадроцикл, выехали на дорогу и поехали в Губаху, поднимая пыль. Ладно, проедут, от дороги до осиного гнезда метров триста. Наверное, на такую дистанцию осы не вылетают охотиться, иначе уже были бы нападения. Дорога-то оживлённая.

Он сам тоже решил возле осиного гнезда не ходить, а обойти его по дороге. И от сто шестого участка пошёл на север, к дороге. Вышел на дорогу, что шла к озеру. Остановился. Вокруг никого, а вот от дороги на север шли свежие следы. Но не колёс, а ног. Он отошёл на пару десятков метров, присел на корточки. Тут прошли три человека. Двое взрослых и один ребёнок. Ребёнок. Чего ребёнку в самый зной тут таскаться? Причём ребёнок был обут в солдатские ботинки, а взрослые были не пойми в чём. Геодезист и не знал, что солдатские ботинки бывают меньше сорокового размера.

Он пошёл по следу, старясь выискивать твёрдый грунт для каждого шага, чтобы уменьшить количество своих отпечатков на песке, но не оставлять следов в пустыне не может ни дрофа, ни сколопендра, куда уж с ними человеку тягаться.

Он прошёл метров пятьсот на север с небольшим уклоном на восток. Здесь уже заметно пахло водой, до озера оставалось пару километров. И тут на длинной прогалине между барханов, среди кустов колючки, он увидел то, зачем сюда приходили эти люди с ребёнком.

Из земли тянулся серый, почти серебристый пахучий стебель полыни. Стебелёк был тоненький, совсем молодой.

Люди с ребёнком потоптались вокруг него, но не тронули стебель. Ждали, пока подрастёт. Горохов подумал, что он вряд ли сильно вырастет так далеко от воды. Полыни нужна вода. Это не колючка, которой зарастает вся пустыня даже там, где по полгода не падает ни капли дождя.

Он влез на бархан, рискуя быть кем-то замеченным. Жара, зной, тишина. Даже ветра нет. Огляделся, кроме него тут, кажется, никого не было, а следы вели дальше не северо-восток. У него появилось желание познакомиться с теми, кто тут оставил эти следы. Был у него вопросик, на который эти люди могли ему ответить.

Геодезист слез с бархана и пошёл на юг, к дороге.

– Любую кровать бери, – шепелявила бабка, – любую. На любую ложись, какая приглянулась.

Горохов выбрал ту, что у восточной стены. На ту стену солнце почти не попадало, она была прохладнее.

– Эта, – сказал он, пробуя тюфяк, набитый слежавшейся травой.

Комфортом тут и не пахло, мягким этот тюфяк никак нельзя было назвать, подушка такая же – плоская и почти твёрдая. За то в такой нет клопов. Клопов, может, и нет. Но дверь в дом распахнута целый день, жара внутри почти такая же, как и на улице. Стены старые, много трещин. Это ему не нравилось. Нет, плохое, плохое место, но искать другое у него не было сил, он очень устал за последнее время, а длительные прогулки по раскалённой пустыне ещё больше способствовали его усталости. Ему неплохо было бы поесть перед сном, но поесть можно и потом, утром. Он оглянулся на старуху:

– Бабушка.

– Да, сынок, – сразу ответила та.

– Клещи тебя часто кусают?

– Кусают, паскуды, кусают, мучаюсь. Иной раз за ночь так влезет в кожу, что выжигать гада приходится.

– А тля пустынная не донимает по ночам?

– Ой, кусают иногда, вроде, такая мелочь, а больнючая… Но это редко. Это редко…

– Угу, ясно, – сказал геодезист, осматривая стену над своей новой кроватью. – А тряпка ненужная есть у тебя?

– Тряпка?

– Да, ненужная тряпка.

– Есть, у меня их куча, куча, – сказала старуха, и прошла к стене к старому пластиковому комоду, достала из него ветхую тряпку и какое-то покрывало, – вот, подойдёт тебе?

– Подойдёт, – сказал он, забирая у неё тряпку, – не жалко?

– Так ещё пару лет назад думала её выбросить, а зачем она тебе?

– Нужна.

Он вышел на улицу. Любопытная бабка пошла за ним, чтобы посмотреть, что он будет делать. Геодезист бросил тряпку на землю и, не стесняясь любопытной старухи, помочился на ветхое покрывало. Взял покрывало и скрутил его в толстый жгут.

Бабка смотрела на всё это удивлённо, но никак его действия не комментировала и никаких вопросов не задавала.

Горохов прошёл к свой кровати, и этот влажный жгут уложил между стеной и кроватью, чуть утрамбовав его. Затем застегнул все пуговицы на пыльнике, поднял воротник, а тряпку на кепке, что защищала шею и щёки от солнца, опустил вниз и подвязал её у воротника. Запечатался весь. Только лицо осталось открытым. Ни перчаток, ни ботинок снимать не стал. Так и лёг на свою кровать. Бабка смотрела на него с удивлением:

– Неужто, сынок, ты так заснёшь?

– Засну, бабушка, засну, – отвечал он, укладывая обрез под правую руку.

– За саранчой сходишь?

– Схожу.

– Будить тебя во сколько?

– Не буди, я сам встану.

Вроде, разговор закончен, но бабка всё не уходила, стояла рядом.

– Ну? – спросил он.

– Не запаришься так спать-то?

– Ничего, потерплю.

– Ну, тогда спи, – сказала бабка.

Да, ему было очень жарко, но он умел спать и при такой жаре. Фляга с водой рядом – всё буде нормально. Было, конечно, тяжело, но одна вещь его однозначно радовала. Он сжимал и разжимал пальцы на левой руке, и, кажется, они работали почти также хорошо, как и раньше. Нет, сила в руку ещё не вернулась, но он уже мог в ней что-то держать. Не соврал Валера-генетик. А рука ему может вскоре понадобиться. Кажется, всё к этому и идёт.

Горохов не спутал бы этот звук ни с чем. Лёгкие и в тоже время звонкие щелчки механизма поворота барабана его револьвера нельзя было спутать с другими звуками. А ещё под его право рукой не было обреза, а должен был быть.

Геодезист открыл глаза. Здоровенный, усатый мужик в бронежилете примостился на краю шаткого бабкиного стола, сидел и проворачивал пустой барабан его револьвера, разглядывал оружие. Это был пристав Меренков. А рядом на столе лежал и обрез Горохова.

Ещё один человек стоял в дверях, его застил свет, в руках армейская винтовка. Ну, допустим, что пришли проверить, но винтовка с предохранителя снята. Это неприятно.

– Ну, проснулся? – Спрашивает Меренков. – Доброе утро.

– Ну, не сказать, что совсем доброе, – говорит Горохов, садясь на кровати.

Только что рассвело, в комнате прохладно, жаль, что эти… дверь открытой держат, снаружи уже солнце, уже залетает тепло во внутрь. Геодезист снимает кепку, перчатки, бросает всё на кровать, расстёгивает пыльник.

Мерников смотрит на него внимательно. А потом спрашивает: