Роб Сандерс - Архаон Вечноизбранный [СИ]

Из его доспехов текла вода, собираясь в лужу вокруг сапог. Внутри брони его камзол и штаны промокли насквозь. Кастнер мог только догадываться, как он выглядит — с головы до ног покрытый грязью, только что выползший из канализации, словно крыса или таракан. Коридор для священников был грубо вырублен и вел в тупик, и только щель света давала намек на фальшивую дверь. После темноты канализации луч золотистого света казался почти ослепительным. Сделав несколько тяжелых шагов, Кастнер ударил сапогом по камню, который тут же со скрипом поддался и вывалился. Кастнер, моргая, пробрался в следующую комнату, подняв щит от резкого света, но обнаружил только одну короткую свечу, зажженную, но почти потухшую.

Когда его ботинки пересекли неровный каменный пол, храмовник внезапно почувствовал слабость, как будто грубая решимость, которая привела его через канализацию, покинула его. Он отшатнулся в сторону, потянулся к поверхности и нашел череп. Человеческий череп, среди многих других. Черепа, высеченные в камне. На самом деле помещение было заполнено грубыми каменными полками, на которых громоздились коричневеющие коллекции костей черепов и скелетов. Через равные промежутки времени в саркофагах были выставлены полные скелеты — одни стояли вертикально, как тот, который Кастнер только что разбил о землю, другие-на горизонтальных плитах. У Кастнера закружилась голова. Даже идти было трудно. Казалось, сам камень лишает его сил.

Храмовник покачал головой под шлемом. Он находился в оссуарии — погребальных камерах под катакомбами, где хранились останки мужчин и женщин, которые тысячи лет назад поклялись служить Богу-Королю и строить его Священную Империю. Кастнер закусил губу. Он стоял на святой земле. Камень под подошвами его сапог — когда-то наполнявший его такой страстью и преданностью — теперь высасывал его силы и погружал его сердце в глубокий колодец страха.

Спотыкаясь, он шел через оссуарий, пораженный освящением окружающей обстановки. Грубые ступени привели его в лабиринт катакомб, пронизывавших фундамент собора и Темплплац за ним. Здесь находились подземные гробницы выдающихся священников, тамплиеров и даже Великих Теогонистов прошлого. Катакомбы ознаменовали переход более поздних образцов и мучеников на сторону зигмаритов. Вместо того чтобы вернуться в родовое поместье, к которому он не принадлежал, Кастнер надеялся когда-нибудь заслужить свое место в катакомбах и быть почитаемым как один из самых достойных слуг Зигмара. Теперь он не мог находиться в присутствии таких достойных людей. Храмовник опустился на одно колено у подножия каменной лестницы, ведущей в катакомбы.

Дверь со скрипом отворилась, и Кастнеру пришлось с шумом отступить в тень. Дверь с грохотом захлопнулась, и он услышал шарканье сандалий по ступенькам. Спускался священник. Кастнер почувствовал, что его конечности дрожат, как будто он страдал лихорадкой без каких-либо симптомов. Прежде губительная порча боролась с преданностью в душе храмовника с любовью, чистой и истинной, которую он питал к своему богу и своему призванию. Что-то одержало верх, хотя Кастнер и сам не знал, что именно. Здесь, в катакомбах, в присутствии будущего, которого не будет, и окруженного со всех сторон священной землей собора Зигмара, тамплиер чувствовал, как тление внутри него борется за свое существование. Кастнер сжал свой кольчужный кулак. Дрожь перешла в тряску. Тряска — в какофонию дребезжащих лат.

— Здесь кто-нибудь есть? — спросил священник с властной усмешкой. — Покажись. У меня нет времени на весь день.

Кастнер услышал, как священник принюхался.

— Что это за ужасный запах? Что здесь происходит? — спросил он, спускаясь. В двух шагах от него вышел Кастнер. Краска отхлынула от сурового лица священника. Он ожидал увидеть послушника или часового, которого следовало бы отчитать, а не воина с молотом, одетого в забрызганные фекалиями доспехи. Кастнер почувствовал страх в глазах священника. Дрожь прекратилась. Он поднял молот, чтобы ударить священника. Молот завис над перепуганным зигмаритом. Но что-то в Кастнере не позволяло ему этого сделать. Убить безоружного священника, съежившегося на ступенях собора. Он отвернулся.

— Это ты, — сказал священник у него за спиной. — Избранные воины-храмовники ищут именно тебя.

— И многое другое, — добавил Кастнер, размахивая щитом и швыряя священника в каменную стену лестничного колодца. Он подпрыгнул и упал обратно на лестницу, кувыркаясь головой по плечам вниз по грубым ступеням. Кастнер посмотрел на его неподвижное тело. Он смотрел на него, казалось, целую вечность, его лицо было пустой маской. Там была кровь. Он был ранен, но священник все еще дышал. — Прости мне мои грехи, отец, — сказал Кастнер потерявшему сознание священнику, — но я должен их усугубить. Мне понадобится ваша мантия.

Собор Зигмара

Альтдорф

День пустого трона, имперский год 2420

Кастнер опустился на колени. Это было облегчением. Он чувствовал слабость и неуверенность. Рыцарь, конечно же, не хотел привлекать к себе внимания, упав в своей броне в почти безмолвном святилище. По полу было больно ходить. Осколки цветного стекла жалили глаз. Сами стены собора ныли от преданности. Где-то глубоко внутри тамплиера божественность Бога-Короля высасывала его душу, как вампир.

Его недавно приобретенная одежда едва облегала доспехи, но он был не единственным посетителем святилища, одетым таким образом. В колоссальном зале, который казался еще более величественным под сводчатым куполом, находилось множество жрецов, сестер-зигмариток и тамплиеров разных орденов — некоторые тоже были облачены в доспехи. Зигмар был воинственным богом. Ношение доспехов в месте поклонения не оскорбляло его. Это была форма поклонения и уважения. В то время как ношение доспехов перед Богом-Королем не считалось неуважением, мешать поклонению другого человека считалось неуважением. Это очень помогло Кастнеру. Священники во время молитвы держались на расстоянии друг от друга, рассредоточившись по залу. Одни предпочитали боковые алтари, другие — великолепное витражное окно. Некоторые — колосс самого Зигмара, выкованный из золота и возвышающийся во главе зала. Кастнер тихо страдал перед могучей статуей, а Бог-Король смотрел на него сверху вниз с молчаливым золотистым укором.