Александр Нагорный - Грегорианец. Четвёртый [СИ]

— Двадцать пять минут? — изумился Вельер, поворачиваясь к стенным раритетным часам. — Да нет, не может быть этого!

— Взгляните сами, — повёл плечом юноша, — и убедитесь.

— Хм, правильно, — произнес полковник. — А я был уверен, что уже позднее. Что же вам от меня надо?

Тогда парень пустился в пространный рассказ о императрице. Поделился своими тревогами по поводу её плачевного положения, сообщил, что он слышал относительно коварных замыслов кардинала, направленных против герцога Роклэндского, легга Ашера, и речь его была полна уверенности и такого спокойствия, что Вельер не смог ему не поверить, тем более что и он сам, как мы уже говорили, уловил нечто новое в отношениях между кардиналом, императором и императрицей.

Когда пробило десять часов, Дартин расстался с полковником, который, поблагодарив за сообщенные сведения и посоветовав всегда верой и правдой служить императору и императрице, вернулся назад, в гостиную.

Спустившись по эскалатору, Дартин неожиданно вспомнил, что забыл свою «трость». Поэтому быстро поднялся обратно, вошел в кабинет и тут же сразу передвинул стрелки раритетных часов на место, чтобы на следующее утро никто не мог заметить, что часы отставали. Уверенный, что у него есть свидетель, готовый установить алиби, спустился вниз и вышел на улицу.

Выйдя от Лау Вельера, Дартин в задумчивости избрал самый длинный маршрут для возвращения домой.

О чем же думал молодой грегорианец, так далеко уклоняясь от своего пути, поглядывая на звезды и то улыбаясь, то вздыхая?

Он думал о девушке. Ученику-Клерику эта молодая женщина казалась чуть ли не идеалом возлюбленной. Складная, полная таинственности, посвящённая чуть ли не во все придворные интриги, которые налагали на её прелестные черты особый отпечаток таинственности, она казалась не слишком недоступной, что придает женщине несказанное очарование в глазах неопытного любовника. Кроме того, Дартин вырвал её из рук этих сыскарей, собиравшихся обыскать её и, быть может, подвергнуть истязаниям, насилию, и эта незабываемая услуга породила в ней чувство признательности, так легко переходящее в нечто более нежное, интимное.

Парень уже представлял себе, настолько быстро летят мечты на крыльях воображения, как к нему приближается посланец молодой женщины и вручает записку о предстоящем свидании, а в придачу к ней и золотую цепочку или перстень с дорогим камнем. Мы говорили уже, что молодые люди тех времен принимали без стеснения подарки от своего императора. Добавим к этому, что в те времена не слишком требовательной морали, они не выказывали чрезмерной гордости и по отношению к своим возлюбленным. Их дамы почти всегда оставляли им на память ценные подарки, словно стараясь закрепить их неустойчивые чувства неразрушимой прочностью даров.

В те времена путь себе прокладывали с помощью тех же женщин и не стыдились. Те, что были только красивы, дарили свою красоту, и отсюда, должно быть, произошла пословица, что «самая прекрасная девушка может отдать лишь то, что имеет». Богатые отдавали часть своих денег, и можно было назвать немало бойцов той щедрой на приключения эпохи, которые не добились бы чинов, побед на поле брани, если бы не кредиты, которые возлюбленные привязывали к их сердцу.

Дартин беден. Налет провинциальной нерешительности, этот хрупкий цветок, этот пушок персика, был быстро унесён вихрем не слишком-то нравственных советов, которыми три Клерика снабжали его. Подчиняясь странным обычаям времени, Дартин чувствовал себя в Гранже словно в завоеванном городе.

Все же мы должны упомянуть, что сейчас грегорианцем руководило более благородное и бескорыстное чувство. Правда, владелец мегахолла говорил ему, что богат, а Дартину нетрудно было догадаться, что у такого мужа, каким был лии Бон, кредитами, по всей вероятности, распоряжалась жена.

Но все это нисколько не повлияло на те чувства, которые вспыхнули в нем при виде девушки, и любовь, зародившаяся в его сердце, была почти совершенно чужда какой-либо корысти. Мы говорим «почти», ибо мысль о том, что красивая, приветливая и остроумная молодая девушка к тому же и богата, не мешает увлечению и даже наоборот, усиливает его.

С достатком сопряжено множество аристократических мелочей, которые приятно сочетаются с красотой. Тонкий, сверкающий белизной чулок, кружевной воротничок, изящная туфелька, красивая ленточка в волосах не превратят уродливую женщину в хорошенькую, но хорошенькую сделают неотразимо красивой, не говоря уж о руках, которые от всего этого выигрывают. Руки женщины, чтобы остаться изумительными, должны быть праздными.

Кроме всего прочего, у Дартина состояние денежных средств мы не скрыли от читателя. Он отнюдь не был миллионером, правда, надеялся когда-нибудь стать им, но срок, который он сам намечал для этой благоприятной перемены, был довольно велик. А пока, что за ужас видеть, как любимая женщина жаждет тысячи мелочей, которые составляют всю радость этих слабых существ, и не иметь возможности предложить ей эту тысячу мелочей!

Если женщина богата, а любовник ее беден, она, по крайней мере, может сама купить себе то, чего он не имеет возможности ей преподнести. И, хотя приобретает она обычно все эти безделушки на деньги мужа, ему редко бывают за то признательны.

Дартин, готовясь стать нежнейшим любовником, оставался преданнейшим другом. Всецело увлеченный прелестной миленькой Бон, он не забывал и о своих приятелях. Она была женщиной, с которой лестно было прогуляться по поляне восстановленного парка на гравиплатформе, или по ярмарке в сопровождении Шосса, Басс и Росс, перед которыми парень был не прочь похвастать победой. Затем, после долгой прогулки, появляется аппетит. Дартин с некоторого времени стал это замечать. Можно будет время от времени устраивать один из тех очаровательных обедов, когда рука касается руки, а нога у-у-ух, ножки возлюбленной и кровь вскипает. Наконец, в особо трудные минуты, когда положение становится безвыходным, грегорианец будет иметь возможность выручать своих друзей.

А как же муж девушки, которого Дартин передал в руки сыскарей, громко отрекаясь от него и шепотом обещая спасение и помощь? Мы вынуждены признаться нашим читателям, что грегорианец и не вспоминал более о нём, а если и вспоминал, то лишь для того, чтобы мысленно пожелать ему, где бы он ни находился, оставаться там вечно. Любовь из всех видов страсти, это самая эгоистичная. Увы.

Пусть, однако, наши читатели не беспокоятся, если Дартин забыл или сделал вид, что забыл своего хозяина жилища, ссылаясь на то, что не знает, куда его отправили, мы то не забываем о нём, и нам его местопребывание известно. Но временно последуем примеру влюбленного грегорианца. К почтенному лии Бон мы вернемся позже.