Александр Нагорный - Грегорианец. Четвёртый [СИ]

Несколько времени она стояла, принимая приветствия и отвечая на поклоны дам. Внезапно у одной из дверей зала появился император вместе с кардиналом. Кардинал тихо говорил ему что-то, а император был очень бледен. Он прошел через толпу, без маски, с небрежно завязанными лентами, и приблизился к императрице.

— Сударыня, — сказал он ей изменившимся от волнения голосом, — почему, позвольте вас спросить, вы так и не надели то что я просил? Ведь вы знали, что мне было бы приятно видеть их на вас.

Жанна оглянулась и увидела кардинала, который стоял сзади и злобно улыбался.

— Ваше величество, — отвечала императрица взволнованно, — я боялась, что в этой толпе с ними может что-нибудь случиться.

— И вы сделали ошибку. Я подарил вам это украшение для того, чтобы вы носили его! — голос императора дрожал от гнева, все смотрели и прислушивались с удивлением, не понимая, что происходит.

— Государь, — сказала императрица, — оно находятся в Гартмане, и я могу послать за ним, и желание вашего величества будет исполнено.

— Пошлите, сударыня, пошлите, и как можно скорее.

Кардинал приблизился к императору и протянул ему какой-то ящичек. Валтимор открыл его и увидел несколько планет с ожерелья.

— Что это значит? — спросил он у кардинала.

— Ничего особенного, — ответил тот, — но, если императрица наденет его, в чем я сомневаюсь, сочтите их, государь.

Император танцевал напротив императрицы и всякий раз, проходя мимо неё, пожирал взглядом ожерелье с планетами, которые никак не мог сосчитать. Лоб кардинала был покрыт холодным потом.

Балет продолжался час и в нем было шестнадцать выходов.

Когда он кончился, каждый кавалер, под рукоплескания всего зала, отвел даму на место, но император, воспользовавшись дарованной ему привилегией, оставил свою и торопливо направился к императрице.

— Благодарю вас, сударыня, — сказал он ей, — за то, что вы были так внимательны к моим желаниям, но, кажется, у вас недостает планет, и вот я возвращаю вам их.

— Как? — вскричала молодая императрица, притворяясь удивленной.

— Вы дарите мне еще несколько? Но ведь тогда у меня будет двадцать!

Император подозвал кардинала.

— Ну-с, господин кардинал, что это значит? — спросил он суровым тоном.

— Это значит, государь, — ответил кардинал, — что я хотел преподнести эти подарки её величеству, но не осмелился предложить их ей сам и прибегнул к этому способу.

— И я тем более признательна вашему высокопреосвященству, — ответила Жанна с улыбкой, говорившей о том, что находчивая любезность кардинала не обманула её.

Затем, поклонившись императору и кардиналу, императрица направилась в ту комнату, где она надевала свой костюм. Внимание, которое мы вынуждены были в начале этой главы уделить высоким особам, увело нас в сторону от Дартина. Тот, кому Жанна была обязана неслыханным торжеством над кардиналом. Юноше, что в замешательстве, никому не ведомый, затерянный, стоял у одной из дверей и наблюдал сцену, понятную только четверым. Императору, императрице, его высокопреосвященству и ему самому.

Императрица вошла в свою комнату. Дартин уже собирался уходить, как вдруг почувствовал, что кто-то тихонько прикоснулся к его плечу. Грегорианец обернулся и увидел молодую женщину, которая знаком предложила ему следовать за собой.

Наконец, миновав бесчисленные ходы и переходы, г-жа Бон открыла какую-то дверь и ввела молодого человека в совершенно темную комнату.

С минуту Дартин стоял неподвижно. Слова двух или трех женщин, выражавшихся почтительно и в то же время изящно, обращение «ваше величество», повторенное несколько раз, это все это безошибочно указало ему, что он находится в кабинете, смежном с комнатой императрицы.

Молодой человек спрятался за дверью и стал ждать.

Дартин не знал её, но вскоре он отличил голос от других голосов. Сначала по акценту, а затем по тону, который сказывается в каждом слове высочайших особ. Он слышал, как она то приближалась к этой открытой двери, то удалялась от неё.

И вдруг чья-то рука, восхитительной белизны и формы, просунулась сквозь драпировку. Дартин понял, что то была его награда, упал на колени, схватил эту руку и почтительно прикоснулся к ней губами. Рука исчезла, оставив на его ладони какой-то предмет, в котором он узнал имперский перстень.

* * *

Дартин вернулся домой бегом, и, несмотря на то что было больше трех часов утра, а ему пришлось миновать самые опасные кварталы Гранжа, у него не произошло ни одной неприятной встречи. Всем известно, что у пьяных и у влюбленных есть свой ангел-хранитель.

Входная дверь была полуоткрыта, он поднялся по лестнице и тихонько постучался условным стуком, известным только ему и его слуге. Пращ, которого он отослал из ратуши два часа назад, приказав дожидаться дома, отворил ему дверь.

— Приносили мне известие? — с живостью спросил Дартин.

— Нет, никто не приносил, — отвечал биотехнос, — но есть послание, которое пришло само.

— Что это значит, идиот? Хочешь быть отформатированным?

— Это значит, что, придя домой, я нашел на столе карту памяти, хотя ключ от квартиры был у меня в кармане и я ни на минуту с ним не расставался, — оправдался Пращ.

— Где же это сейчас?

— Я оставил его там, где оно было. Виданное ли это дело, чтобы карты попадали к людям таким способом! Если бы еще окошко было отворено или хотя бы полуоткрыто, ну, тогда я ничего не стал бы говорить, но ведь нет, оно было наглухо закрыто. Берегитесь, тут наверняка не обошлось дело без нечистой силы!

Не дослушав его, молодой человек устремился в комнату и активировал расшифровку файлов, они было от г-жи Бон и содержали следующие строки:

«Вас хотят поблагодарить от своего имени, а также от имени другого лица. Будьте сегодня в десять часов вечера против павильона, примыкающего к дому господина Тре.

К. Б.»

Читая это письмо, Дартин чувствовал, как его сердце то расширяется, то сжимается от сладостной дрожи, которая и терзает и нежит сердца влюбленных.

Это была первая запись, которую он получил, это было первое свидание, которое ему назначили. Сердце его, готово было остановиться на пороге земного рая, называемого не иначе, как любовью.

— Ну что? — поинтересовался Пращ, заметив, что его господин то краснеет, то бледнеет. — Видно, я угадал и это какая-то скверная история?

— Ошибаешься, — ответил Дартин.

— Так, значит, вы довольны? — не отстал слуга.

— Дорогой мой, я счастливейший из смертных!

— И я могу воспользоваться вашим счастьем, чтобы лечь спать?

— Да-да.

— Да снизойдет на вас небесная благодать, но все-таки верно и то, что это письмо…

И он вышел с видом, говорящим, что щедрости Дартина не удалось окончательно рассеять его сомнения.