Уильям Кинг - Кровь Аэнариона

— Не спускай с него глаз, Юриан. Если он проявит хоть малейшие признаки проклятия, мы оставим его в живых. А если нет…

— Как вам будет угодно, сир. А тот, другой, болезненный?

— Не похоже, чтобы он был проблемой, не так ли?

— Да, сир, это так.

— Они тебе нравятся, не так ли, Юриан?

Как всегда, Илфарис был удивлен проницательностью своего учителя. Он не знал, почему так должно быть. Невозможно было долго править таким королевством, как Наггарот, не обладая глубоким знанием эльфийского сердца.

— Да, сир, — ответил Илфарис. Он всегда чувствовал, что честность, насколько он был способен управлять ею, была лучшей политикой, когда он имел дело со своим хозяином. Он знал, что слишком многих эльфов постигла ужасная участь из-за лжи Малекиту.

— Я очень надеюсь, что ты не становишься мягкотелым там, среди наших дегенеративных родственников, Юриан.

— Я сделаю все, что потребуется, сир. Как я всегда это делаю.

— Я знаю, Юриан. Вот почему ты мой самый верный слуга.

Он сделал жест рукой, и огромное зеркало потемнело. Илфарис снова оказался лицом к лицу со своим собственным отражением. Он громко рассмеялся, услышав последние слова своего учителя. Малекит никому не доверял. Илфарис начал подозревать, что и сам он может быть приговорен к смерти.

— Никто не живет вечно, — пробормотал он себе под нос. — Даже ты, Малекит, — подумал он, но эту мысль оставил при себе. Даже здесь, внизу, никогда не знаешь, кто может подслушивать. У Короля-Чародея повсюду были глаза и уши.

Юриан посмотрел на себя в теперь уже дремлющее зеркало. Он уже не был уверен, что узнал себя. Он дотронулся до длинных темных волос, которые ниспадали ему на плечи. В самом начале, еще до того, как он стал тем, кем стал сегодня, его волосы были белыми. Он был совершенно уверен в этом. У него была бледная кожа и несколько веснушек. У него были простые зеленые глаза. Его нос был слишком курносым для эльфа. А может быть, его волосы были цвета меди. Он действительно не мог вспомнить. Его воспоминания были искажены, и были времена, когда он был не совсем в своем уме. Он был уверен в этом.

Уже столько раз с него снимали кожу и заменяли ее ободранной плотью других людей. Кости на его лице были перестроены. Его глаза были заменены сферами, украденными из чужих глазниц и хранившимися в банках с алхимическим рассолом. Теперь он прикоснулся к своим векам, гадая, кому эти глаза когда-то принадлежали; эльфу, конечно, но Высокому или Темному, он не мог сказать. В конце концов, между ними не было никакой реальной разницы. Кто знает это лучше него?

Сколько часов он провел прикованным к алтарям в Наггаронде, пока колдуны-хирурги обрабатывали его окровавленными скальпелями, сдирая кожу, магически прививая новую плоть? Сколько дней он провел с магически измененным мозгом, чтобы воспринимать удовольствие как боль, а боль — как удовольствие, за исключением тех моментов, когда хирурги ради собственного развлечения решили позволить заклинаниям ослабнуть? Сколько недель он однажды потратит на то, чтобы отомстить тем же самым магам?

Он поднял свой бокал и поднял тост за себя. Вино было бледным и безвкусным, но он держал его здесь, чтобы немного успокоить нервы после небольшой беседы с хозяином. Он скучал по галлюциногенным винам Наггарота, так же как по гладиаторским играм и легкой доступности рабынь. Он держал их целый гарем в своем дворце в Наггаронде. Они принадлежали ему, и он мог делать с ними все, что хотел, и распоряжаться ими так, как ему заблагорассудится. Это было в другой жизни, которая теперь казалась сном. Возможно, так оно и было. Возможно, он всегда был принцем Илфарисом и был сумасшедшим, а жизнь Юриана Ядовитого Клинка, защитника Малекита, была какой-то безумной фантазией. А может быть, он просто хотел этого.

Он насмешливо улыбнулся, и его отражение улыбнулось в ответ. Он носил так много других лиц, жил так много других жизней, что иногда терял счет этим вещам. Были времена, когда он действительно считал себя принцем Илфарисом и верным другом Короля-Феникса и Корхиена Айронглайва.

«Это не так уж плохо», — подумал он и тут же усмехнулся собственной слабости.

Он становился все мягче. Он провел слишком много времени среди этих бесхребетных созданий, называвших себя Высшими Эльфами, и слишком далеко от суровой уверенности Наггарота. Он уже привык к тому, что ему не приходится носить с собой дюжину спрятанного оружия и искать предательства в лицах тех, кто называет себя его ближайшими друзьями. Теперь единственным лицом, на которое он смотрел, скрывая предательство, было его собственное. Оно подмигнуло ему в ответ из зеркала и кисло улыбнулось.

Это было совсем не то, чего он ожидал, нет. Он обнаружил, что ему очень нравится жить такой жизнью. Ему нравилось, когда его уважали, а не просто боялись за его талант владения клинком. Ему нравилось жить среди людей, которые иногда думали о чем-то другом, кроме своих собственных интересов.

Когда-то, как и все остальные дручии, он насмехался над азур и их лицемерием, над тем, как они чувствуют себя лучше, нравственнее. Он уже начал понимать, что в некотором смысле так оно и есть. Даже если они были лицемерами, само их лицемерие делало их лучше, чем темные эльфы. Тот факт, что они хотели казаться хорошими, даже по неправильным причинам, заставлял их вести себя лучше.

Не имело значения, что они помогали друг другу, потому что хотели, чтобы их видели живущими в соответствии с каким-то древним идеалом. Дело в том, что по каким-то причинам они так и поступили. И некоторые из них действительно верили в свои идеалы, например Корхиен и юный принц Тирион, если только он не сильно ошибался. Они, конечно, были дураками, но это была глупость, которую можно было уважать. И они не были слабыми — их глупость придавала им силу и мужество.

Он сделал еще один глоток вина и пожалел, что оно не было приправлено экстатическими ядами, приготовленными из толченого лотоса. В такие моменты он скучал по ним. Прежде чем он прибыл в Ултуан, чтобы принять на себя роль принца Илфариса, которую долго готовили для него тайные последователи Малекита в Ултуане, он был вынужден воздерживаться в течение нескольких месяцев. Это было тяжелое время. Он вспотел из-за абстинентных симптомов, которые могли бы убить других дручии. Он потерял ту яркую, безумную ясность, которая никогда, никогда не освобождала его кровоток от наркотиков. В каком-то смысле он понял, что действительно превратился в Высокого Эльфа. Он был вынужден жить так же, как и они.

Это было не совсем неприятно. Он больше не поддавался безумной ярости и не затевал ссор с незнакомыми людьми по причинам, которые никак не мог вспомнить на следующий день. Теперь он жил в таком месте, где это было бы неприемлемо. Здесь эльфам нужны были веские причины, чтобы убивать друг друга, и они делали это не просто ради удовлетворения сиюминутной прихоти. Конечно, иногда ему не хватало такой возможности. А кто бы не хотел? Но в эти дни он обнаружил, что сожалеет гораздо меньше.