Сергей Тимофеев - Из того ли то из города...

Улегся Илья, Святогор крышкой накрыл, повозил, прилаживая.

— Ну что, удобно тебе? — спрашивает. — Дышится?

— Удобно, — буркнул Илья. — Ты давай тоже, в засаду…

Снаружи громыхнуло; должно быть, Святогор, изображая неживого, грохнулся, как стоял. И затих.

Лежит Илья, прислушивается. Скучно. Не поймешь, сколько и времени прошло, скоро ли вылезать. Потихоньку лаять себя начал, что поддался Святогору. Ребячество учинили, ровно дети малые. Как вдруг…

Показалось Илье, будто разверзлось у него под спиной, будто проваливается куда-то. Захолонуло сердце, вскинул руки, чтобы крышку сбить, — ан не руки у него, крылья. И не в домовине он более, в небе синем. Высоко-высоко. Среди стаи птичьей. И сам он вроде не человек, а птица. Радостью переполнен, волей, свободою. Парит вместе с другими к горам дальним.

Только это всего лишь показалось, что дальние. Первая придвинулась — и не заметил как. Нет вершины у горы. Вместо нее — огонь живой полыхает, во все небо. Жар нестерпимый. Некоторые птицы, что впереди летели, вспыхнули коротко, — и нет их. Остальные же — не боятся и не сворачивают, летят в огонь, ровно и не огонь это вовсе. Илья, хоть и страшно ему стало, за ними держится.

Миновали гору. Дальше летят. Не заметно, чтобы птиц меньше стало. И огня не заметно было: так, сияние какое-то вокруг, вовсе не жаркое…

Одну миновали — вот уже и вторая, ничуть не меньше первой. По склонам ее, будто смола течет. Медленно так течет, пузырями покрыта. Воздух над смолой колышется, не иначе как испарениями пропитался. Камнем падают вниз некоторые птицы, остальные же — не боятся и не сворачивают, прямо путь держат. Страшно Илье, а не отстает.

И эту миновали. Третья надвигается, тоже как смолой текучей покрытая. Пригляделся Илья — нет, не смолой, змеями. Такими огромными, что и сказать нельзя. Поднимают вверх головы, шипят так, что уши закладывает. Замирают крылья распластанные у некоторых птиц, так и летят вниз, распластанные, навстречу пастям разверстым. Остальные же — не боятся и не сворачивают, машут себе крыльями.

Позади остались горы. Впереди — синь моря-океана, только вдалеке, на самом горизонте, темнеется что-то. Думал, далече лететь, ан нет, совсем скоро хорошо видно стало. Остров стоит посреди безграничной водной глади. Камень огромный на острове том, белый-белый. Два потока из-под него выбиваются и в море текут. Один светлый-пресветлый, другой — чернее черного. Не видел таких камней прежде, однако ж безошибочно знает — Алатырем камень тот в народе кличут. Настолько большой, что и сказать нельзя. Только рядом с тем деревом, возле корней которого приспособился, почти не заметен. Вознесло дерево то крону свою пышную на высоту недостижимую, раскинулась крона во все стороны не иначе как на полмира. Справа средь листвы на дереве том один дворец золотом сияет, прекраснее которого в целом свете не сыщешь, коли влево не посмотреть. Там такой же прекрасный, но серебряный. И какой из них лучше — сказать невозможно. Пока на один смотришь, — он лучший, а стоит взгляд перевести, — да нет же, этот!.. Ближе подлетают, уже и иных птиц, на ветвях сидящих, разглядеть можно. Думал прежде, сказки народ сказывает, на потеху, а оказалось… Вон она, Гамаюн-птица, а вон — Сирин. И Алконост, и Стратим, и еще какие-то, чьих прозваний не ведает.

Ближе и ближе дерево. Уже и листочки на веточках видны. Чувствует Илья, вроде как подустал немножко, пора бы и отдохнуть, не все же крыльями махать. Присмотрел себе веточку, к ней устремился. Только было лапы вперед выставил, чтобы половчее ухватиться, да листочек махонький, что на веточке рос, раздался разом во все стороны, так что Илья сквозь него мимо веточки махнул. Глядит вниз, и глазам своим не верит…

…На одном из холмов приречных примостилась деревенька невеликая — дворов тридцать. Спряталась посреди лесов да дубрав, только с реки и разглядишь ее. Ладненькая да аккуратненькая, сколько здесь простояла — кто ведает? Избы, сараи, постройки хозяйственные…

Ажно сердце к горлу подбросило, слезы на глаза навернулись. Как же не узнать родимых мест-то? Вон она, изба родимая, а рядом с избой… Да неужто деды его родные? Молодые, сильные, головы задрали, приметили, руками призывно машут. Узнали. Даже в птичьем облике узнали. Крикнул Илья в ответ, крылья сложил, чтоб побыстрее…

Как вдруг…

— Ну ты чего там, заснул, что ли? — прогремел голос Святогора.

Слетела в сторону крышка. Открыл глаза Илья — и сразу зажмурил от яркого света. Головой трясет, в себя приходит.

— Вылазь, чего разлегся!.. Нет никого, только время понапрасну потратили…

Вылезает Илья, и вид у него такой очумевший, что даже Святогор заприметил.

— Что это с тобой? — полюбопытствовал.

А Илья и сказать ничего не может. Глаза таращит, рот разевает, будто рыба на суше.

— Никак, языка лишился? Сперва ног, теперь языка… Хорош богатырь!..

Не лишился языка Илья, только и рассказать толком не может. Да и как тут расскажешь? Звенислов — тот смог бы, или Боян… Все ж таки поведал. Коряво, через пень-колоду, а рассказал о видении чудном.

Слушает его Святогор, губы кривятся. С одной стороны, не врет вроде, а с другой… Хотя, чего там, мало ли что во сне привидеться может. Или не во сне? Вон, перо какое-то птичье к бармице пристало.

— Ну, вот что, — решил вдруг Святогор. — Давай, мы теперь наоборот поступим. Ты снаружи караулить будешь, а я внутри полежу. Может, и мне чего глянется.

— Сам же сказал, время понапрасну теряем. Поехали к кузнецу, как решили.

— Никуда он не денется, кузнец твой. Ты только в оба смотри. Ежели не так что, знак подай.

Святогор улегся в домовину и повозился, устраиваясь поудобней. Илья неодобрительно качал головой.

— Все. Накрывай. Я недолго. Не привидится скоро, так и вылезу.

Приспособил Илья крышку, отошел пару шагов к скале, присел, спиной прислонившись. По сторонам посматривает, ждет, когда Святогору надоест дурью маяться, потому как нет никого окрест, никакой тебе силы вражьей.

А тому скорешенько надоело. Слышит Илья, завозился богатырь, наружу собирается. Поднялся, повел плечами, руки развел, — затекло тело, в домовине лежавши. К коням отправился, обернулся — чего там Святогор мешкает? Али еще полежать надумал?

— Слышь, Илья, чего это там, сверху-то, крышку держит? Не подается…

— Да нет там ничего, — пожал плечами Илья. — Поехали, солнце уж вон где…

— Не могу, не пускает меня домовина… Ну-ка, попробуй, снаружи-то…

Крякнул Илья досадливо; что такое сегодня со Святогором приключилось? Подошел к домовине, наклонился, толкнул крышку. И впрямь не подается. А нут-ка кулаком, да со всего маху, — только кулак отбил. Была крышечка деревянна да легонька, а стала вроде как каменна. Глядит Илья, не поймет, в чем дело.