Сергей Тимофеев - Из того ли то из города...

— А ты кто, молодец, будешь? За какой надобностью Добрыню спрашиваешь?

— Гонец я, можно сказать, из Киева, от князя посланный. Зовут меня Ильей, по батюшке — Ивановичем. Послан я Добрыню в Киев звать, на службу княжескую, потому как он нонче из всех богатырей вроде как первый.

— Уж не тот ли ты самый Илья Иванович будешь, что Чернигов оборонил да Соловья разбойника одолел?

Подивился Илья. В который раз. Найдется ли что на свете белом, чтоб молву людскую обогнать?

— Вроде как я, — не стал отнекиваться. — А ты почем вызнала?

— Почем вызнала? В народе что говорят: «знать-то ведь сокола по вылету, еще знать-то богатыря по выезду, еще знать молодца ли по поступочки»… Эх, Илья, Илья… Сам ведь именем-отчеством представился… Видом же — с моим Добрынюшкой схож… Еще скажу — зря звать приехал. Не пойдет он служить князю. Он — птица вольная, иначе как себе, никому служить не желает.

Призадумался Илья. Где ж ему слов таких найти, чтоб уговорить молодца мало того, что против собственной воли пойти, так еще и мать одну оставить? Еще отроки про невесту говорили… Ну, мать с невестой можно и в Киев перевезть, а вот князю служить…

— И рада бы в дом пригласить, да без хозяина… — вдруг улыбнулась Амельфа Тимофеевна. — А хозяин уж и не знаю, когда возвернется.

— Далеко ли подался?

— В чисто поле. Или к реке — утиц пострелять. Ты, ежели срочно, поезжай, погляди его там, а я пока на стол соберу, людей позову. Не найдешь — не беда, ввечеру возвращайся, хлеба-соли отведать. Чем богаты…

Повернулся Илья к коню, а она и говорит:

— Я Добрынюшку удерживать не стану. Как решит, так и будет. Не верится мне, Илья, чтоб по злому делу аль умыслу ты на двор наш ступил.

…Снова оказавшись за городскими стенами, Илья отпустил поводья. Чисто поле — это только так говорится. Где искать Добрыню, оказавшись здесь в первый раз? Тот мог оказаться где угодно: и на реке, и в лесу, и в двух шагах, и за десять верст. Ежели за утицами подался, то скорей всего к реке. А то, может, зверя решил раздобыть? Тогда — по лесу рыщет. Потому и отпустил поводья; у него не конь — клад, все дороги знает, может, и тут сподобит? Это ведь он только с виду обычный, а на самом деле неизвестно, сколько на свете белом живет да кому прежде служил.

Конь, вместо того, чтоб направо свернуть, к реке широкой, влево подался, вдоль стены. Коли б Илья сам правил, непременно бы к реке подался, а тут… Ладно, поглядим. Едет себе эдак неторопливо, стены осматривает. Хороши. Крепки. Башни вот только невысокие, едва выглядывают. С такой башни далеко не углядишь. Да и сами стены тоже не очень. Тут особо высокой лестницы не надобно, чтоб наверх взобраться. Ров неказист, неширок, в смысле. Конечно, когда тут вполне себе город будет, перестроится все, а пока… Пока без богатырей никак, и Добрыня — один из них.

Вот уж и стена закончилась, и башня угловая приземистая, ров в речку уперся. Глянул на нее Илья — в меру поросшая, в меру чистая, шириной не особо — как раз то, что утицам надобно. И шевеление вдали обозначилось, сохатый, должно быть. Ишь как цветом на фоне зелени выделяется. Тут, должно быть, знатные места для охоты, коли зверь так близко к слободам подходит. В другое время не удержался бы, пустил стрелу. А так — не к чему ради потехи зверя бить, сейчас подберемся поближе — пугану, чтоб впредь осторожничал.

Ан вовсе и не сохатый оказался. Конь это, не иначе — Добрынин, потому как оружием обвешан. А статью — ровно близнец тому, что под Ильею. Смирнехонько эдак стоит, ровно задумавшись. Однако ж каждый знает, — не тронь коня богатырского; никому иному служить не станет, хоть ты пополам разорвися. И ничем-то ты его не приневолишь за собой идти. Ну, ежели кто не знает — пускай сам попробует.

Куда ж хозяин его подевался? Нигде его не видно. Никакой приметы не видать, куда направился. Оно, конечно, можно б и подождать, коли б поспешать не надобно. Вот и гаркнул Илья со всей дури, на всю округу, Соловей бы слышал — и тот подивился бы.

И тут шваркнуло что-то неподалеку, возле самой воды, прошелестело, — не иначе как стрела, — и поднялся молодец — косая сажень в плечах, без доспеха, в рубахе с воротом нараспашку, портах холщевых да сапогах. В руках лук, за плечами колчан. На Алешу чем-то смахивает. Они с ним, должно быть, погодки.

— Ты что, иного места не нашел, глотку драть? — спрашивает. — Какого лешего принесло? Чего надобно?

— Да вот, Добрыню ищу. Знаешь такого?

— Может, и знаю. Зачем он тебе?

— Дело у меня к нему есть.

— Дело, говоришь? Силушками, небось, помериться решил?

— Может, и решил.

Вот почему бы просто не сказать о своем поручении от князя? Откуда это берется, чтоб на ровном месте бучу учинить? Задор молодецкий играет — так вон, камень на дороге который год лежит, колею вокруг пробили, поди, да столкни; лесина завалилась, — в сторону сдвинь, еще чего путного сделай. Так нет же. Это пускай кто-нибудь; всем мешает, авось, кто и найдется. Сколько раз бывало: сойдутся посреди дороги два соседа, не успеют друг другу пару слов приветственных сказать, а уж кулаки в ход пошли. Что, с чего — сами потом в толк не возьмут, как и получилось…

— Ну, и как меряться будем? Я тот самый Добрыня и есть.

— Мне все равно.

— Так и мне все равно.

Вздохнул Добрыня, к коню подошел, булаву с седла снял, в руке повертел, перекинул с руки на руку. Обернулся, а Илья, спешившись, таким же манером свою крутит. Уставились друг на друга, словно каждому уже той самой булавой по голове неразумной со всего маху пришлось. Потому — особый манер, его ни с каким иным не спутаешь.

— Давай на поясах, — буркнул Илья. — Негоже с оружием-то. У меня доспех есть, а у тебя — нету.

— Без разницы мне, — буркнул в ответ Добрыня. — Щит есть — им и обойдусь.

Но Илья уже разоблачился, оставшись в том же наряде, что и Добрыня. А у того еще больше недоумения во взгляде.

Наконец, сошлись. Ухватили друг дружку — одна рука под плечом противника пущена, другая — поверх, в кушаки вцепилися. Крякнули дружно, начали. Ногами упираются, тянут один другого, чтоб от земли оторвать да на землю и бросить. Ровно два медведя сцепились. Дышат тяжко, кряхтят. Пар от обоих валит — хоть горшок с репой ставь. Никто не одолел.

Разошлись, насупленные. Сели друг от друга в сторонке, посидели, передохнули, вдругорядь сцепились.

Несколько раз расходились, несколько раз сходились, — никакого проку. И чем бы все окончилось, неизвестно, да заступил Илья ногой в кротовину, подогнулась нога, тут-то Добрыня его набок и повалил. Мало что повалил, так и одолел бы, однако ж вспомнил Илья, чему его жена учила, — она ведь и борьбе у степняков обучена была, — изогнулся особым образом, и Добрыня, вместо того, чтоб его к земле придавить, мимо пролетел да в реку и покатился. Стало быть, что ж — за Ильей победа осталась? Как бы не так. Что ж он, дурнее Добрыни? Вслед за ним покатился. Сначала один водяных с водяницами разогнал, что твое бревно плюхнувшись, затем второй — остатних, которые от первого шарахнуться не успели.