Сергей Тимофеев - Из того ли то из города...

Странные они какие-то, промеж себя. Сколь ни пытался Илья разузнать, что промеж них случилось — оба, как сговорились, рот на замок, замок в утку, утку в зайца, ну, и далее, до острова в море-окияне… Нельзя сказать, чтоб волками друг на дружку глядели, однако ж и товарищества промеж них нету. С Ильей оба товариществуют, а промеж себя… И главное, не видит Илья, чтоб из-за чего-то серьезного разругались. Ну, может, даже и не разругались, может, не поделили чего… Хотя все равно непонятно, чего им там делить? Меж их городами пятьсот верст… Решил для себя Илья, что они славой расчесться не могут. Кому первым богатырем слыть. И тому, и другому вторым себя зазорно считать, вот и поцапались. Не в поединке промеж себя, конечно. Хотя, ежели б довелось, то еще неизвестно, кто победителем бы вышел. Добрыня — он посильнее будет, половчее, казалось бы, тут никаких сомнений. Ан что у Алешки на уме, пожалуй, и сам он зачастую не ведает. Там, где Добрыня лбом в дуб упрется, Алешка, глянь — уж и обошел. Ни справа, ни слева, ни над, ни под… Как? Кто ж его знает. Про него иногда говорят — самого Волха в хитростях превзошел.

Илья тоже решил обустраиваться. Добрыню обустроили, теперь его черед в слободу Богатырскую перебраться. Выдумал себе заботу какую-то, сказался, чтоб ожидали вскорости, и за Радой подался. Поспешает, сердце из груди рвется; вишь, как оно все случилось, даже лучше, чем по-задуманному. И служба княжеская, и товарищи верные, и поход долгожданный намечается. Не сможет Рада не согласиться. Чего ей там одной на отшибе куковать? Сейчас ее перевезти, а там и хозяйство. Тут Добрыня поможет; у него конь — должно быть, от той же кобылицы, что и у Ильи. Они из Рязани в Киев запросто махнули, даже и не заметили. Побратимы… Глядишь, может и Рада с Настасьей посестрятся… А там Алешка образумится, хватит ему по чужим бабам бегать, пора своей обзаводиться.

Не то, чтоб не согласилась Рада. Не оказалось ее в избе. И вообще нигде не оказалось. И изба — ровно суседушкой покинута, и прочее все — и гуменник , и баенник , и овинник — никого не осталось. Чисто все в избе и на дворе, ан не живо как-то. Ходит Илья кругом, то зайдет куда, то опять выйдет, постоит, глянет вправо-влево, снова ходит. Ничего не понимает, а спросить не у кого. Придумал было к кузнецу податься, видит, конь понурился; знать, не судьба ему, к кузнецу-то… Вернулся в избу, сел за стол, уронил голову на руки — нет, не сидится. Сердце на части рвет, криком безмолвным исходит. Не смог усидеть, выскочил, грохнулся на лавку возле крыльца, тут и застыл. «Каждому счастья хочется, хотя немножечко, хотя глоточек маленький…» — вспомнилось. И надо бы меньше, да некуда. Так и просидел, то ли забываясь временем сном коротким, то ли нет. Поначалу казалось — спит он, стоит глаза только открыть, и все по-прежнему, по-старому обернется. Как до того дня, когда попрощались. Потом — моргнуть боялся; казаться стало, прикроет глаза, уснет, и, как в сказке, счастье свое проспит.

Ничего не случилось, ни во сне, ни наяву. Каким все было, таким и осталось — вроде бы и знакомое, а чужое. В Киев вернулся, чернее черного. Что лицом, что сердцем. Сколько дней медом наливался, про то сам не ведает. Однако отошел. Товарищи за ним приглядывали, но ни о чем не спрашивали — и так все видно, чего лишний раз рану бередить? Захочет сказать — сам скажет, не захочет — его право.

А там и дело подошло. Вот-вот в поход отправляться. Владимир рать свою надвое разделил. Одну часть, большую, сам вести решился, пешим путем. Другую, на ладьях, воевод назначил. Оно, вроде, и обидным могло показаться, что никого из богатырей, только на то верная думка была. Из них никто ни с ладьями, ни со снастями корабельными управляться не умел. Пришлось обучать, особливо что Сокола-корабля касалось. На него, по соответствию, и определили Илью с Добрынею. Алешу в поход не взяли, и тоже, не в обиду. Надо ж кому-то Киев стеречь, без сильной охраны остающийся? Прознают про то враги, и из Степи набегут — их там, ровно муравьев, пока с одними валандаешься, другие припрутся, они и промеж себя не очень-то ладят, — и из-за гор. А могут и свои свинью подложить, ну как захотят снова в особицу жить да смуту затеют? Потому и остался Алешка, не в обиду, как уже сказано было, а в знак доверенности.

Эх, хорошо сказочникам!.. У них на рать собраться — лапти обул, топор за пояс — и подался, насвистывая. Долгими были сборы, трудными, а как в путь тронулись, еще горше показалось. Как там пешие шли, про то Илье с Добрыней неведомо, а сколько они прелести походной хлебнули, не пересказать. Спроси их — чего больше было, они ли на ладьях шли, или ладьи на них? — не ответят. Кто только путь такой отыскать сумел? Это ж к небу подыматься надобно, чтоб всю землю от края до края видеть, а без того — непонятно. Вначале все по Славутичу плыли; как на реку широкую выбрались, там тоже. А промеж них от одной к другой, — даже и не поймешь, то ли река, то ли протока какая, — на горбу ладьи тащили. Ну, не то, чтоб совсем на горбу. За канаты тянули, нос приподнимаючи. А кто не шибко силен, те под нос бревна подпихивали, чтоб ладья по ним катилась. Как освободится бревно назади, его подхватывают, и опять вперед несут. Вроде нет ничего хитрого, ан ежели с умом да сноровкой взяться, без задержки получается. Потому как прежде, нежели походом идти, — а может и еще раньше, — в нужных местах просеки были проделаны да от лишнего всего очищены. Опять же, не в стороны поразбросаны, а навесы устроены, поленницы, в местах роздыха. Чтоб и от непогоды укрыться, и огонь развести. Говаривали, что теперь путем этим гостям сподручнее пользоваться будет, и это тоже к добру. Торговлю вести, оно предпочтительнее, чем мечами-саблями бряцать. От торговли жизнь лучше становится. Многое можно князю в укор поставить, нрав у него — не каждый выдержит, а тут во всей красе себя показал: обо всем посмотрел, обо всем позаботился.

Как там в сказках говорится: долго ли, коротко… Так и тут. Долго ли, коротко, а соединились, где уговорено было, обе рати. Дождались союзников, дальше вместе тронулись. Такие союзники попались, что хоть бы их и не было. Галочья стая, не воины. Шум от них непрекращающийся, что днем, что ночью. Неприятель их за сто верст услышит.

И за более услышал, а что толку? Одолели рати Владимира рать неприятельскую. В сече злой одолели. Ладьи к самой столице ихней спустились, не давали ни подмоге переправиться, ни уцелевшим, с поля боя утекших. Плечо в плечо богатыри бились, один за другого насмерть стоял. Что и когда промеж ними было — все позабыто. Общие обиды земли родной для каждого первее прочего стали. Было, чего припомнить…

Но и то сказать: народ наш зол по делу, однако ж отходчив. Запросили степняки мира у князя. «Быть промеж нами миру, доколе камню не плавать, а хмелю не тонуть» — клялись. Поверил князь. В самой их столице мир утвердил. Пир по такому случаю устроили, на несколько дней. Славно погуляли, мало опять не до рати.