Сергей Тимофеев - Из того ли то из города...

— Не вы первые, — ответил, — не вы последние, кто помощь не в сердце своем, в словах чужих ищет. Всего-то и надо, что глазами иными окрест взглянуть.

— Где ж их взять-то, иные? — буркнул Добрыня. — Какие с рождения дадены, такие и есть. Иных нету.

— И их хватит. Вот стоите вы там, помощи ожидаючи. Не о помощи помышляйте, о мире, что вокруг вас по край неба раскинулся. Ваш он, а вы — его. Он — это вы, а вы — это он. Что глаза в кучку свели? Не понятно? Добро, помогу поначалу.

И старец неожиданно тихо запел:

Таращатся окрест Илья с Добрыней, как велено было. А слова старца, простые такие, обычные, не единожды слышанные, обволакивают мягко, будто периною, согревают, в сердце просятся. И вот уже все иным стало. Стоят они на утесе высоком, соснами поросшем; обок два такие же. Другой берег низкий, тоже лесистый, а за деревами вдали будто луга начинаются. Река широкая, с пару верст. Камни белые рядом. И все это — оно не снаружи. Или — не только снаружи. Поведет Илья глазами, — сосна рядом, — и вот он уже сам сосна. На реку глянет — и сам уже воды несет к морю синему. Скосит взор на камень, — и вот он уже пещерку видит, в себе самом. Он и то, и другое, и третье, — и в то же время сам по себе. Слов таких еще не придумано, чтоб описать, что с ним такое творится. И хорошо ему, — век бы так стоял, то сосной, то камешком, а то рекой забавился…

Смолкла песня. Застыли богатыри, еле-еле отошли от увиденного глазами новыми. Видит старец, засопели, друг на дружку поглядывают, мнутся, то на руки свои посмотрят, то на ноги, да и говорит:

— Ну, а теперь сами. Идите сюда, станьте рядышком. Только не особо, а то враз кувырнетесь, на радость ракам.

— Так ты что ж, летать не обучен? — спросил, шутя, Добрыня.

— Был бы обучен, был бы птицею. Иди, иди, не задерживай.

Подошли, встали. Как и не подойти-то? Мало ли он какую еще песню знает? Срамоты не оберешься, больно доходчиво…

Подойти-то подошли, а делать что? Скосил глаза Илья на старца, встал, как он, вдохнул полной грудью, плечи расправил, и вдруг — как будто повторяться начало. Как будто снова он и сосна, и камень, и река, вот только мешает что-то. Как мураш промеж лопаток. И рукой не достать, и суетится — спасу нету. Чего изменилось-то? Всего на пару шагов ближе к краю подошел, ан уже помеха. Маялся, маялся, наконец, вроде как отыскал причину, какую не ожидал. Ихний Сокол-корабль, возле соседнего утеса приткнувшийся.

И опять, что было — того не стало. Стоят они с Добрыней на утесе, рядышком старец.

— Ну, чего сапоги мнете? — спрашивает. — Дошло, али нет?

Совсем сбил с панталыку. Чего должно было дойти-то? Ты разобъясни по чести, а уж потом спрашивай.

— Вижу, у вас мечами махать лучше получается, нежели умом пораскинуть. Неужто не поняли? Мир — он для всех даден, потому — в ладу жить в нем нужно. Беречь, сколько возможно. А корабль этот ваш — он не для лада, для раздора сделан, для рати. Потому и увидели вы в нем помеху прежде виденному. И тот корабль разбойничий, про который спрашиваете, он такой же. Хоть и разными мастерами изготовлены, а братья они по нутру своему. И чем больше таких братьев на земле будет, тем меньше мира и лада останется. Не вы ими правите — они вами. Потому и минуют один другой… Что еще вам сказать? Идите к морю Хвалынскому. Пусть кто из вас на руле стоит. Как почует — руль вроде как сам по себе в сторону вильнуть норовит, так знайте, недалеко недруг ваш. Ну, а как повстречаетесь, не мне вас учить…

Эк туману напустил. Ничего не понятно. Ишь, чего удумал, чтоб кусок дерева плавучего мало того живой был, еще и братьев имел. Хотя, с другой стороны, сосна вон стоит, живая она… Ладно, надоумил, как корабль разбойничий повстречать, и на том спасибо.

— Гусляра, — старец молвил, — здесь оставьте, пусть ко мне поднимается. Ни к чему он вам более. И не спрашивайте, сами увидите. А тебе, Илья, особый почет оказан будет.

Кто б и сомневался и в том, что слово старца исполнится. До самого синя моря шли, — никому Илья с Добрыней руль не доверивали. По очереди друг друга сменяли. Гусляр, нехотя, на берегу остался; остальные приутихли. Знали, что их ждет; ничего богатыри не утаили. Мечи острили, стрелы, копья; кольчуги, у кого были, правили, щиты досматривали. Разговоров поменее стало, все больше с бортов в даль поглядывали: не видать ли?.. Сколько ни увещевали Илья с Добрыней — упредят, мол, когда надобно, — не помогало. Кому ж не ведомо: ждать да догонять пуще всего.

Даже как-то боязно было: сколько идут, а брус рулевой ничем себя не выдал. Дерево сухое, оно таково и есть. Только как соль ветерком обозначилась, заметили: подрагивать стал, поталкиваться. Так и норовит корабль потихоньку в сторону увести. Ты его к правому берегу правишь, где стрежень, а он к левому, где песок под водой виден, норовит. Тут уж от бортов гонять перестали, наоборот — не заметить врага вовремя, так и пропасть недолго. Мало ли где он тут затаиться мог?

А уж перед тем, как заметили, брус так заметался — не удержать. Вдвоем на руль стали. Раньше доски поскрипывали, — теперь стоном стонут. Парус провисает, весла из рук вырываются…

Разбойник же — вон он. Его тоже треплет — ишь, как из стороны в сторону шарахается. Только и на нем, видать, не с базару по резане набирали. Хоть и шарахается, а не сворачивает, прет напрямки, ровно зашоренный.

Вот уже и стрелы первые порхнули, что с одного корабля, что с другого. Ну да мастера не зря хлеб ели, или чего у них там едят? На одном щиты взметнулись, гребцов прикрыли, на другом — будто шатер распахнулся; скользят по нему стрелы, как санки по горке ледяной.

Совсем сблизились, но тут ровно богатырь невидимый, сильномогучий, рули в стороны отвернул. Разошлись корабли. Развернулись, и снова друг к дружке навстречу… Нет, не одолеть силы братской силе людской… Что ж, не для того на пир ехали, чтоб не солоно хлебавши оглобли поворачивать…

Ткнулись в берег корабли. Ссыпались на песок вои. Не бросились вперед, словно оголтелые, готовятся. Столы расставлены, скатерти накрыты, меды налиты. Не суждено сегодня кому-то с лавки встать, последним пир сей для него станет. Оглядели Илья с Добрыней своих: лица суровые, решимостью исполнены. Знали, куда и зачем идут. Берег же ровно специально выбрали: площадь ровная, кустарник неподалеку какой-то диковинный. У кого меч в руке, у кого — булава; лук — он теперь без надобности.

Обнялись богатыри, встали перед своими ратниками, каждого обежали взглядом, головой слегка кивнули: не робейте, мол, сдюжим, как и прежде сдюживали. Повернулись к противнику и видят: у тех тоже богатырь объявился. На медведя чем-то похожий. Ноги косолапы, знать, к коню привыкшие, шелом с перьями разноцветными, сабля на боку — такой хоромы княжеские с одного удара развалить можно, даром что каменные…