Михаил Савеличев - Лабиринт для Минотавра [litres]

Планета-гигант больше не выглядит полосатым леденцом, и его не хочется лизнуть и почувствовать во рту сладость. Грязное пятно ширится на диске Юпитера. Так художник, отчаявшись составить нужный цвет, смешивает на палитре все краски, что попадали под руку.

Возникают и гаснут колоссальные вихревые огненные потоки, и невозможно представить, что на планете творится.

Телониус завороженно наблюдал за трансформацией планеты-гиганта. Это казалось настолько невероятным, что сознание отказывалось присвоить увиденному надежный индекс реальности, поэтому происходящее воспринималось реалистичным сном – осознавая, что не спишь, не слишком удивляешься тому, что происходит. Где-то там, в обычном мире, осталась актиния, поднимавшаяся из полыньи колоссальным цветком на пульсирующем стебле. Остался лежать на транспортной платформе анклав, отпыхивая струйками пара, отводящими от содержимого отработанные вещества. Даже Ариадна, столь же завороженно взиравшая на Юпитер, тоже осталась где-то там, в ином пространстве и времени. Телониус ощущал себя крохотной частичкой множества. Того бесконечного множества Телониусов, что были лепестками распределены по великому смешению пространственно-временных континуумов, сложены вокруг червоточины щупальцами мировой «актинии», вытянувшейся настолько, что ее венчик навис над планетолетом. Рядом с ней он оказался поразительно малым. Их масштабы не совпадали настолько, что корабль выглядел беззащитным перед местной формой жизни.

– Ты гневаешься, Юпитер, значит ты не прав, – произнес кто-то громко и насмешливо, и Телониус вздрогнул, хотел осмотреться, но не нашел в себе сил отвести взгляд от метаморфоза планеты-гиганта. Впрочем, она не выглядела планетой. Она превратилась в лик, лик с пылающими красными пятнами глаз, глубокими морщинами облаков, пересекающих лоб и щеки, и прямым разрезом рта.

Словно колосс склонился над ними, рассматривая крошечных букашек, без его ведома ползающих по поверхности планетоида.

– Ты обманула меня, Ариадна. – Телониус видел, как шевелится рот невообразимого лика, но в силу неправдоподобности происходящего сознание не связывало движение губ с громовым голосом. – Сбежала, прихватив то, что мне необходимо! – Ледяной панцирь дрогнул. Стон прокатился внутри планетоида, а затем поверхность взорвалась обилием фонтанов.

– Я спасла тебя, Червоточин! – крикнула Ариадна. Она чудом удержалась на ногах. – Я спасла тебя от солипсизма! Ты лишился чувства реальности, черт тебя подери! Заплутал в лабиринте знаний и решил, что тебе под силу решить все вопросы мироздания.

Голос ответил не сразу. Он, похоже, ждал, когда бутон «актинии» обрушится на планетолет и сомнет его, как бумажный. Видимо-невидимо щупалец терзали корабль, разбрасывая в стороны обшивку.

– Так скажи мне, Ариадна, – почти миролюбиво прогрохотал глас. – Объясни свой проступок в ослушание воли моей!

– Ты поглотил всех, кто находился рядом. – Ее, казалось, не занимала «актиния», сокрушавшая планетолет, превращая его в груду обломков. – Даже здесь ты воспроизвел то, что выдумано не тобой. Ты расторг всякую связь с объективным миром, Червоточин… Ты – хаос личностей, ты их поглотил… И я всего лишь часть тебя. Ты этого не понял?! Есть только они, – она показала в сторону анклава на самом краю полыньи, – и ты… Юпитер…

– Я вижу еще кое-кого, кроме тебя, – сказал глас задумчиво. – Существо, что сопровождает тебя.

– Не верь глазам своим, – ответила Ариадна. – Ему предстоит появиться по твоей воле… Богу-отцу понадобится бог-сын… или демиург, и тогда, быть может, он создаст нечто свое!

– Я нашел ошибку, – провозгласил лик. – Ты выбрала сомнительный, но правильный путь. Бог не терпит одиночества, ему нужны собеседники. Что ж, довольно теней на стенах платоновских пещер! Я дам им все, даже идеи. Идеи будут существовать наравне с материальными вещами. Пора выйти из пещер к свету своего творца. Нужно прервать дурную бесконечность смерть-цивилизаций. Благовесть обретет наконец-то воплощение.

– Ничего не получится, – возразила Ариадна. – Для их эволюции необходимы условия – тепло и свет. Генетически они земноводные и хладнокровные…

– Хладнокровные? – переспросил глас. – О, хладнокровие нам всем не помешает. О тепле и свете не беспокойся, возлюбленная жена моя. Или я не бог?! Богом быть не просто, но дать свет чадам своим – это ли не его первейшее дело. Пожалуй, так и следует начать генезис мира – и создал Господь свет!

Телониус слышал глас, видел гибель планетолета, смотрел на Ариадну, Пожалуй, ей безразлично, что им не улететь с Европы. Спираль восприятия раскручивалась и вовлекала в сознание все новые и новые картины. А разум отказывался принимать это и пытался внести в лабиринт феноменов хоть какое-то подобие причинно-следственных связей. Он игнорировал то, что не могло существовать, происходить. Вихрь событий яснее открывался Телониусу. Ноги подогнулись, он упал на колени.

– Ариадна… – Вместо крика о помощи – тихий шепот, который никогда не сможет одолеть всеблагой Глас Юпитера, взирающего на них с презрительной усмешкой. – Помоги… помоги… – Он повалился навзничь, но невероятным усилием воли приподнял голову, уперся локтями в лед. – Прошу… Ари…

Но перед ним нет ни Ариадны, ни ледового панциря Европы в районе Большого канала. Калейдоскоп мира чуть повернулся вокруг оси, и блестящие камешки мироздания, всегда одни и те же, сложились в новую картинку.

– Не делай этого! – кричит Корнелий и протягивает руки к Нити, она держит у головы дуло ремонтного излучателя. Руки комиссара стремительно удлиняются, но натыкаются на невидимую преграду, ощупывают ее жутко отросшими пальцами, похожими на паучьи лапы.

– Я должна, – бесцветным голосом говорит Нить, а Червоточин с неизменной ухмылкой в голосе подтверждает:

– Она должна это сделать, Корнелий. И прошу, прекратите ваши фокусы! Я знаю, кто вы и откуда ко мне явились.

– Не дайте ей убить себя, Червоточин! – это Корнелий. – Во имя братства и человеколюбия!

– Братства и человеколюбия? – переспросил тот. – Боюсь, вы опоздали, комиссар. Создав бога, человек обрел иной предмет приложения своих чувств. Человеколюбие отныне не в моде. Возлюби Господа как самого себя, вот наш императив, единственно возможный модус вивенди. Давай, девочка моя, делай то, к чему тебя предназначили! Если уравнение не имеет решения, его уничтожают.

– Нет! – Корнелий кричит. – Не надо! – Его руки бугрятся невозможным количеством и объемом мышц. Удается немного сдвинуть невидимую стену, отделяющую от него Нить.

– Право, комиссар, разве не этого вы жаждали? – продолжает Червоточин. – Когда вы сообразили, что уравнение стабилизации сингулярности – это наша дорогая Нить? И если убедить ее пожертвовать собой, это уничтожит и вашего покорного слугу, не так ли? В сингулярности люди эквивалентны уравнениям, а уравнения – людям! Закон всемирной эквивалентности.