Михаил Савеличев - Лабиринт для Минотавра [litres]

– Вы клевещете, Червоточин!

– Бог мой, как патетично, Корнелий! Вы обвиняете Господа вашего в клевете и навете? Тогда вы избрали себе неподходящее имя, комиссар. Вам более подойдет имя Иов. Не находите? Или в вашей коллекции не нашлось места одному из самых первых фантастических романов, который человечество измыслило о себе?

Нить не шевелится, обратившись в облитую мягким зеркалом статую, изваянную в страшной позе самоубийцы.

– Ну, каков выбор, Иов? Продолжить стенания на гноище или смиренно принять уготованное вам Господом вашим? Или полагаете в гордыне своей себя в полной безопасности? Может, имя ваше не Иов, а нечто более языческое? Янус, например? Янус-Корнелий!

И – вспышка!

Обезглавленная фигура продолжает стоять, сжимая в руке излучатель. Выстрел срезал две трети головы статуи, а то, что осталось, оплывает зеркальными потоками на грудь и плечи. Брызги зеркальной субстанции неправдоподобно медленно разлетаются по отсеку. Одна из капель легко преодолела невидимый барьер между обезглавленной Нитью и Корнелием, ударилась о его грудь и растеклась без следа по поверхности демпфер-скафа.

Но комиссар не смотрит на останки Нити, он не отводит взгляда от Червоточина, с ним творится столь же жуткое превращение. Тот кажется оболочкой. Внутри ворочается, пытаясь вырваться наружу из тесноты, нечто огромное. Фигура увеличивается в размерах, ее распирает, она утрачивает человеческие очертания, становится шарообразной. В зеркальной поверхности комиссар видит себя самого, невольно отступает, упирается в переборку, заслоняется. Все, что соприкасается с тем, что когда-то было Червоточиным, мгновенно превращается в ту же зеркальную субстанцию и поглощается ею. Когда кажется, что ничего не поможет, калейдоскоп опять делает поворот, меняя декорации. Теперь Телониус стоит на галерее, обрамляющей отражатель, и пытается удержаться на содрогающемся в конвульсиях прямоточнике.

Корабль теперь и впрямь похож на ожившую то ли черепаху, то ли медузу. Несущие отражатель башни ракет шевелятся, как огромные лапы животного, которому надоело погружаться в пучину, и оно само принялось за дело, выгребая к поверхности водородного океана планеты-гиганта. Но еще более непонятное происходит с отражателем – он утратил твердость, по мезонному слою прокатываются волны, он пучится и опадает, с каждым разом интенсивнее и интенсивнее, точно ветер набирал силу, а волны уже не в силах его погасить. Но вот вогнутый отражатель становится плоским, а затем вспучивается зеркальным куполом – выше и выше над Телониусом, будто из «Тахмасиба» выдавливается вязкая субстанция. Волны деформации сминают галерею. Телониуса швыряет на леера, страховочный фал рвется, галерея лопается в нескольких местах сразу. Телониус окончательно теряет опору.

Его бросает в бездну. Он летит, кувыркаясь, не знает, где верх, где низ, хочется зажмуриться. От мелькания калейдоскопа из желудка поднимается горькая волна тошноты, но Телониус усилием воли заставляет смотреть. Ему хочется видеть, что произойдет с кораблем. Это не так просто – сложить из мозаики целое изображение. Телониусу даже кажется – невозможно, но неведомым чудом все же обретает картину происходящего.

Распиравшая корабль зеркальная масса отражателя, на котором теперь яснее проступила область повреждения – паутинистая трещина, сбрасывает ставшую ей тесной оболочку. Разлетаются куски обшивки купола «Тахмасиба», кувыркаются башни носителей, похожих на отработанные ступени первых примитивных ракет.

В демпфер-скафе включается система стабилизации, вращение затухает, и Телониус наблюдает, как огромная зеркальная капля – если она зеркальная, почему в ней ничего не отражается? – вступает в очередной метаморфоз. Она обретает полупрозрачность, в ней нечто темное, и лишь обманчивые масштабы мешают Телониусу сразу признать свернутый в первородной икринке зародыш.

Капля стремительно падает в себя.

Сложно объяснить, еще сложнее воспринять. Мозг не обладает опытом интерпретации квантовых зрительных сигналов и лихорадочно пытается подменить их утомительным и безостановочным каскадом паллиативов. Перегруженное сознание включает прерывание и отказывается воспринимать хоть что-то, погрузившись в обморочное состояние, либо командует себе: «Всё, достаточно! Остановимся вот на этой картине мира!» Мир множественности измерений вырождается в вихрь на месте падающей в саму себя зеркальной сферы. Она сжимается в ослепительную точку, затем ее цвет смещается по всему диапазону, включая инфракрасный и ультрафиолетовый участки. Глаза слезятся и зудят. Окружающий червоточину циклон вовлекает во вращение все новые и новые слои атмосферы планеты-гиганта. Один из потоков подхватывает обломки «Тахмасиба», а затем приходит черед Телониуса.

Что можно противопоставить космической или даже космологической стихии? Ничего. Только подчиниться. И надеяться, что облако останков корабля не разорвет в клочья. Вихрь подхватывает Телониуса, увлекает в бездну, настолько черную, что взгляд невольно расцвечивает ее ядовитыми всполохами света. От них не спастись, даже если зажмуриться. Они существуют исключительно в мозгу, лишь там берут начало и оттуда проникают в так называемый обычный мир.

Чем ближе черная точка, тем медленнее течет время, в полном согласии с фундаментальными законами мироздания. Изменить их не под силу даже Телониусу. Хоть он и пытался. Что такое его неукротимое стремление переделать подделку Венеры в подделку Земли как не моделирование перестройки Вселенной? В бесконечности пространства и времени нет смысла в масштабах, перед лицом вечности все и всё ничтожно равны. Разве не так? Разве не в этом благовесть? Чтобы изменить фрактал, достаточно изменить самую сколь угодно крохотную его часть! Математика, ничего больше, ничего меньше. Теперь в его распоряжении – вечность. Вполне достаточно, чтобы заняться самым доступным для переделки материалом – собой.

Обломки «Тахмасиба» вращаются вокруг, будто Телониус превратился в центр тяготения. Он всматривается в хаос кусков обшивки, искореженных деталей, решеток поёл, светильников, похожих на вырванные из орбит глаза, какие-то округлые контейнеры, обросшие крючками, кубы и пирамиды, чье предназначение невозможно определить. Среди мозаичного разноцветия он внезапно выхватывает взглядом ртутную искру демпфер-скафа. И не задумываясь, направляет вектор движения туда.

Кто это? Выбор ограничен: Червоточин, Ариадна, Корнелий и Нить… Хотя Нить вряд ли, ведь она разнесла себе голову. Что-то подсказывало – Червоточина среди обломков «Тахмасиба» тоже нет. Это Ариадна или Корнелий. Сейчас он постарается узнать, думает Телониус, и направляется к фигуре. А вот и старые знакомые на его пути – похожие на длинные листья водорослей тела обитателей глубин Юпитера – то ли растений, то ли живых существ, то ли безмозглых, то ли обладающих зачатками разума. Водоросли вокруг шевелятся от передаваемых водой импульсов.