Роман Корнеев - Перемирие

– Так точно! Какие будут ещё приказания?

– Никаких. Сынок, на твоём участке особых действий не предполагается, вы должны лишь хоть сколько-нибудь продержаться, если они будут прорываться через ваше ущелье. Да, и ещё. Если командир «черепах» погибнет – тебе дальше командовать. Ясно?

Как не ясно.

– Так точно.

Сержант Сель отключился, отправил половину бойцов монтировать в гнёздах орудия, с остальными же отправился к «бэмээрам». Нужно их ещё раскапсулировать, завести. Протестировать толком времени бы хватило…

Пол мелко задрожал под чувствительными механическими ступнями. О, явились, не запылились. Тяжёлая поступь штурмовых машин пронзила даже многометровую толщу скальной породы. «Альфа-третий, я ипсилон-двенадцатый. С прибытием!» «Ипсилон-двенадцатый, слышу вас. Это ваши люди тут монтажом занимаются?» «Так точно. Приказ был…» «Я знаю, просто так спросил. Со мной восемь машин, сколько выделите людей на броню?» «Сколько скажете, мне только нужно оставить минимум шестнадцать человек для наземных орудий. А вообще… я сейчас к вам выйду, поговорим».

Сержант Сель, как всякий пехотинец, не любил водителей бронированных «черепах» за высокомерное отношение к остальным родам войск. Но всяко лучше заглянуть в лицо тому, с кем, возможно, придётся биться бок о бок в этом ущелье.

Низкий гул от работающих генераторов «черепахи» плотной ватой заложил уши, горячий дымный ветер рвался вниз по скалам. Чёрная, иссечённая частыми царапинами шкура боевого механизма покачивалась в такт неслышной мелодии. На рабочем ходу «черепахи» не могут толком зависнуть в воздухе, продолжая танцевать. Запрыгнуть на броню даже в хорошо сбалансированном «бэмээре» – дело нелёгкое. Свалишься, стыда не оберёшь.

– Сержант?

– Сержант-инструктор.

– Понятно. В кабину не приглашаю, не влезете.

Слишком длинные для военного волосы пилота бесцельно мотались на ветру, даже шлема не надел.

– Значит, так. Рядом с этим ущельем есть ещё две «точки» – я заметил активность на подлёте.

– Заметили? А чужие не «заметят»?

– Не должны, я знал, к чему нужно присмотреться. А для спутников так далеко на север – слишком плотная облачность. Вообще-то не густо нам подмоги… Смотрите, сержант-инструктор. Если что – держаться нам тут до последнего. Если повезёт, перебросят сюда войска поддержки для прорыва на вторичных направлениях. Если совсем повезёт, просидим на мягком месте до конца операции, да и отправимся обратно в тыл. Все остальные варианты нас устраивают меньше.

– Вы боитесь смерти, сержант?

– Я? Немного. В отличие от пехотинца, пилота далеко не всегда ждёт быстрая смерть. Впрочем… я знаю, вас немного учат управлять «черепахами»… вам уже должны были расписать. Если я погибну или даже просто пропаду с канала связи – немедленно снимайте своё железо и занимайтесь только командованием. Если уцелеет одна из моих машин – вытаскивайте пилота и беритесь за штурвал сами. Отсюда всегда лучше видно… Ясно?

– Так точно. Разрешите идти?

– Нет. Ещё пару слов. Мне не нравится тишина. Она должна скоро закончиться. И когда она закончится, я жду от всех нас только одного – чёткого выполнения нашего долга. Теперь можете идти.

С превеликим удовольствием.

«Альфа-третий, сообщите, когда вам понадобятся люди на броню». «Конечно, в минус двадцать минут вы будете оповещены».

Это в казарме военная служба может показаться медлительной и скучной. В беготне и переговорах прошло шесть часов. Люди были расставлены по постам, смена легла спать в комнате отдыха. Сержант Сель засел в пультовой.

Расстёгнутый «бэмээр» грудой броневых плит и торчащих орудийных захватов-манипуляторов развалился прямо на полу. Бронешлем лежит там же. Воротник походной куртки расстёгнут, так что наружу показались серебристые пластины экзоскелета. В руке стакан томатного сока. На экранах – пейзаж, транслируемый обзорными камерами. Тишина и благодать, даже неуёмные «черепахи» куда-то пропали.

– Что ты вообще думаешь об этой войне? – ангел вальяжно развалился в кресле, что стояло у входной двери. На прозрачном лице, напротив, царило мрачное выражение.

– Что можно думать о войне? Приказывают – выполняй. На то ты и солдат.

– Но в тебе же нет ненависти к этим людям, что по ту сторону. Более того, ты же терпеть не можешь всех этих «наместников Узурпатора». Почему же ты так безропотно выполняешь чужие приказы?

– Вопросы, вопросы… Я – военный. Мне не положено их задавать. Если армия начнёт рассуждать, это будет анархия. Причём вооружённая современным оружием. К чему такие фокусы приводят, ты знаешь. Дезертировать же я не хочу… не могу, – поправился сержант Сель.

– А то, что вы готовы учинить на этой планете, намного лучше? Война начнётся с обмена термоядерными арсеналами. Ваши ракетные щиты не способны его адекватно отразить. Сколько человек погибнет в первые часы, об этом ты подумал?

– Подумал… но я ничего не решаю. Должны быть люди… которые пусть с этим всем и разбираются. Кухарки, управляющие государством, это мы уже проходили, помнишь?

– А если нет таких людей?

– Тогда мы обречены, – сержант Сель немного помолчал. – Только учти, наши люди будут погибать от их оружия. Что на той стороне – всё равно. Мне этого достаточно чтобы ненавидеть врага всей душой, чтобы яростно с ним сражаться, хоть зубами рвать.

– Ты готов ненавидеть собственное отражение?

– Я готов ненавидеть любого. Сейчас все ещё живы, но погибшие будут. Я это знаю как дважды два – четыре. И потому – зачем все эти пустые рассуждения?

Сержант Сель уже видел мигающий внутри бронешлема красный индикатор. Он неторопливо поднялся, подошёл к распахнутому «бэмээру», замер.

– А теперь, я прошу, уйди. Мне нужно делать своё дело.

Ангел коротко кивнул и исчез.

«Минус восемнадцать минут, Ипсилон-двенадцатый, поднимайте людей».

Твоё дыхание срывается на хрип, ты отхаркиваешь густую горькую слизь, застывшую в горле, мешающую тебе прийти в себя. Последние пятьдесят метров по склону чуть тебя не угробили. Хорошо хоть, удалось вовремя заметить флайер чужаков, а то не лежать бы тебе сейчас, прижавшись к шершавому стволу, не вдыхать густой, дурманящий голову аромат смолы, не скрежетать зубами.

Ты знаешь, что делают с такими, как ты. И только ради свободы ненавидеть того, кого хочешь ненавидеть ты сам, твои мускулы продолжают терпеть невыносимую боль движения. Ради этого ты даже душу свою бессмертную готов положить на алтарь борьбы.

Ради этого ты ползёшь теперь вперёд, грызёшь зубами землю, ты отдаёшься процессу весь, целиком, без остатка. Ты боишься себе признаться в том, что за пределами этого чёрного круга осталась какая-то вселенная. Ты боишься сдаться на полпути.