Павел Иевлев - Мертвая женщина играет на скрипке

— Спасибо.

— Не за что. Это мой парамедицинский долг.

Я подвинул Клюсю и уселся на кровать рядом, откинувшись на стену. Идти в гостиную не хотелось. Пусть дочка там с Виталиком глазки спокойно друг другу построят.

— Много практики было? — спросила она.

— Почти нет, — признался я, — сейчас на войне либо «фигня, царапина», либо сразу «медицина бессильна». Умные боеприпасы и вот это все.

— Ну хоть кто-то там умный…

— После того, как я уволился, одни боеприпасы и остались, факт.

— Скромный какой!

— Не то слово… Слушай, а что это за игра такая у вас?

— Не спрашивай.

— Почему?

— Просто не спрашивай, — я бедром почувствовал, как она напряглась, сидя рядом, — не надо оно тебе.

— Ну не надо и не надо… Эй, что ты делаешь?

Клюся внезапно схватила со стола чашку и, зажмурившись, сделала из нее глоток.

— Сдурела?

— Мы с тобой смешали кровь! — сказала она, со странным смешком. — Теперь ты.

— Вот еще…

— Глотни, пожалуйста! Ну что тебе стоит! — она так это сказала, что я поддался атмосфере абсурда и одним глотком выпил остаток. Там и было-то чуть…

Солоно, как всегда. Я бывший боксер, для меня нет ничего необычного во вкусе крови. А вот в том, как впилась в мои губы внезапным поцелуем Клюся, элемент неожиданности присутствовал. Я малодушно позволил себе насладиться моментом — пару секунд, не больше, — и отстранил ее. Впрочем, она и сама прекратила.

— Поцелуй кровного братства! — засмеялась девушка нервно и странно. — Теперь мы самая близкая родня друг другу, понимаешь? Ближе, чем брат и сестра, ближе, чем муж и жена!

Ох уж мне эти подростковые экзальтации.

— И что это значит?

— Ничего… почти.

— И все же?

Клюся замялась, отвела глаза. Ну вот, я так и думал, что неспроста это все. Почти через силу выдавила из себя:

— Ты же ходил сегодня… К Кате?

— Да. Мне показалось правильным проститься, раз уж все остальные…

— Я не смогла, — вздохнула Клюся, — собиралась, извелась вся… Но так и не смогла… посмотреть на нее. Еще раз.

— Ничего страшного.

— Я тебя попрошу об одном. Приди так же ко мне? Пожалуйста! Не оставляй меня в этот момент одну.

— Ты о чем… — но она меня не слушала. Повернулась ко мне, схватила за плечи, приблизила лицо и зашептала зло и горячо:

— Никто же не придет, никто! А я не хочу, чтобы меня Сумерла в печь провожала, понимаешь? Не хочу Сумерлу!

— Ну, не хочешь — и не надо, — ответил я растерянно, — говна-то…

— Ты мне теперь самый близкий, и ты смелый, не побоишься прийти. Придешь? Скажи, придешь же?

— Эй, барышня, — сказал я, — тебе восемнадцать, помнишь? У тебя больше шансов быть на моих похоронах, чем у меня на твоих. Но, если лет через восемьдесят-девяносто, я еще вспомню кто ты такая, как тебя зовут, а главное — как зовут меня, то, честное слово, приковыляю на своих ходунках, кряхтя и пукая, проводить тебя в последний путь. Обещаю.

— Тьфу, дурак! — резко отстранилась Клюся. — Ничего ты не понял.

Впрочем, продавленная кроватная сетка не позволила ей отсесть, и она снова прислонилась к моему плечу.

— Даже и не знаю, — печально сказал я, — почему я ничего не понял? Может быть, потому что мне никто ни хрена не объясняет? Да ну, нет, не может быть, бред какой-то… Должно быть и правда — дурак малоумный.

— Не обижайся, — вздохнула девушка, — но правильно тебе не говорят. И я не скажу. Но помни — ты обещал. Когда бы это не случилось, хоть завтра.

— Эй, — забеспокоился я, — ты не задумала никакой глупости?

— Я ее уже сделала. Вон, даже рука порезана теперь. И смарта нет. Как я играть-то буду?

— Давай я тебе куплю?

— С какой это стати? — ощетинилась Клюся. — Я тебе не любовница!

— Ты мне самый близкий родственник, только что сама говорила. Ну и кобольд мой без твоего заскучает. Они, по-моему, отлично спелись.

— Черт, поймал. Ладно. Но только я тебе деньги потом отдам, как смогу. И только попробуй отказаться!

— Я? От денег? Да нибожемой! Я чудовищно корыстный.

— Врешь, — засмеялась девушка, — ну да ладно. Пойдем вниз, а то там опять черт-те чего насочиняют про нас со скуки.

— У тебя кровь в уголке рта, — тихо сказала мне дочка. — Ты ее что, грыз?

— Порезался, зубами затягивал бинт, — сказал я правду, но не всю.

— У вас с Клюсей правда ничего нет?

— Ничего такого, что было бы стыдно рассказать дочери.

— Даже не знаю, хорошо это или плохо… — сказала она задумчиво и вернулась к своему Виталику.

Этот мелкий засранец так осмелел, что почти обнимает ее за плечи, делая вид, что просто положил руку на спинку дивана. Это при живом-то отце! Может, пугануть его легонько? Ладно, не сегодня. И так день дурацкий донельзя.

Ближе к вечеру пришла Лайса. Снова бодрая, пахнущая вином и мужчиной, но практически трезвая. И все же, все же… Что-то изменилось в том, как она на меня смотрит и как говорит. Не знаю, что именно. Может, я ее чем-то обидел? Тазик, например, без поклона подал? Черт их поймет, женщин.

У полисвумен появились новые идеи насчет Бабая, и она пришла ангажировать меня на завтра. Какие идеи и почему нельзя было договориться вечером дома, она не сказала. Идей насчет Марты у нее, что характерно, не появилось, и, когда я заговорил об этом, она как-то резко свернула беседу, как будто тема ей неприятна. Переживает, что ничем мне не помогла? Не пойму.

Дрогнул в кармане вибровызов. Я достал смарт и отошел в сторонку. Марта появилась в сети. Ее смарт включен и находится неподалеку, буквально в двух кварталах. Первым порывом было написать: «Ты где?», но, подумав, решил, что спугну. Оценивающе посмотрел на Лайсу и решил, что ну ее к черту. Сам схожу, раз ей это так мимо желания.

— Слушай, — сказал я ей, — мне надо отбежать ненадолго по делам. Отведешь дочку домой через полчасика? Не хочу, чтобы она одна таскалась.

— Да, конечно, — как будто даже обрадовалась полисвумен, — отведу. Иди спокойно.

Может, мы ей уже надоели и пора съезжать? У нее вон личная жизнь завелась. Может, она хочет дома разнуздано ей предаваться, а тут мы такие. Наверное, пора в гостиницу под каким-нибудь благовидным предлогом вернуться.

Предупредил Настю, увлеченную разговором с Виталиком и отреагировавшую рассеянно:

— Да, да, пап, конечно… — головы не повернув.

Я профилактически сделал Страшное Родительское Лицо в адрес Виталика, но он, кажется, не заметил. Надо еще потренироваться в суровости мимики. Расслабились, понимаешь.

На улице, как всегда, дождь, но уже начало темнеть, а значит есть шанс, что он кончится. Кажется, от вечной сырости на мне скоро вырастут грибы. Улицы пусты — провинция. Тут нет вечерней жизни, а между дневной и ночной пауза. Два проезда влево, один вправо — заблудиться негде. Старенький трехэтажный многоквартирник на два подъезда. На лестнице тихо, темно, пахнет сырой штукатуркой и котиками. Второй этаж. Дверь приоткрыта — меня ждут?