Джаннет Инг - Под маятником солнца [litres]

Я проснулась на полу у двери своей комнаты и едва могла поверить, что произошедшее случилось на самом деле. Хотя и чувствовала боль в исцарапанных руках и коленях. С нарочитой медлительностью я прижимала к ранам влажную мочалку и смахивала легкие чешуйки засохшей крови.

В замке была сумасшедшая – наполовину одичавшая, наполовину пленница, и я понятия не имела, кто ее удерживает и ради чего. Я даже не была до конца уверена, что она – человек. Было совершенно ясно, что ее привела сюда Маб вместе со своей свитой. Среди прочего бессвязного бреда женщина в черном сказала, что ее больше не украдут. И назвала себя подлинником.

Вертя в голове это слово, я думала о копиях и подделках. Думала об Ариэль Давенпорт – подменыше, фальшивке.

Подлинник.

Возможно, она украденная смертная, как и настоящая Ариэль Давенпорт. Подлинная Ариэль Давенпорт. Та, с которой мы никогда не встречались. В конце концов, я до сих пор понятия не имела, что становится с детьми, украденными фейри.

По коже пробежал холодок. В этом месте слишком много тайн.

Где-то в ночи я порвала свой серебристо-серый наряд, и надеть его на службу стало невозможно. А когда из сундука появилось незатейливое зеленое платьице, я в силу своей суетности не удержалась от желания увидеть что-нибудь чуть более модное. Платью недоставало хваленой покатой линии плеч и расширяющихся кверху рукавов. Моими единственными украшениями были брошь и кружевной воротник.

Одевшись и заколов волосы, я быстро просмотрела письма, которые утащила из часовни. Первое было написано той же безумной рукой, что без устали наполняла бредом дневник Роша. Это оказался отрывок какого-то длинного письма. Там говорилось о чудесах Гефсимании, и я предположила, что писавший только-только прибыл в замок. Он недоумевал по поводу архитектурного стиля здания и того, что оно напоминает скорее грандиозную блажь, чем настоящие руины. Сравнивал замок с башней Спринг-Хилл, построенной Джеймсом Уайеттом [47] Джеймс Уайетт (1746–1813) – английский архитектор, известный своими романтическими сельскими домами, особенно необычным зданием аббатства Фонтхилл в стиле готического Возрождения. , с ее нелепыми башенками, балконами и горгульями.

«Это не более чем раскрашенная декорация кукольного театра».

Именно эти слова не выходили у меня из головы, пока я шла через замок к часовне. Мало-помалу я начала замечать несовершенство иллюзии. И удивлялась, как не разглядела этого раньше. Долгая и овеянная легендами история этого здания – подделка.

У меня не было наметанного глаза архитектора, наверное, поэтому я и не увидела ничего с самого начала. А возможно, просто была излишне готова поверить, что передо мной на самом деле старинный замок. Теперь же я могла сказать, что не по прихоти древнего лорда в глухую нормандскую стену вставили стеклянные окна. И то и другое появилось в одно время. Не хватало стыков, которые указывали бы на то, что замок перестраивался.

Войдя в часовню, я подумала о рукотворной бесконечности, которую должны были создавать колонны, нервюры и арки. Они вызывали те самые возвышенные чувства, каких так отчаянно хотел добиться словами мой брат. Но еще я подумала о том, как часовня притулилась у стены замка. Ее кирпичи вовсе не соперничали с каменной кладкой, а хитро в нее перетекали.

Когда прозвучали такие земные удары единственного колокола часовни, в нее устремилась свита Бледной Королевы.

Фейри прибывали парами и поодиночке.

Крылатые придворные сменили оперенье на более темное и мрачное. Они входили с важным видом и мелодично позвякивали сложенными стеклянными хвостами. Впервые я услышала, как те скребут по камням.

Существа в плащах и капюшонах не столько вошли, сколько вползли, сверкая уродливыми конечностями и когтями. Усаживаясь на скамьи, они не снимали капюшонов. Дамы с блестящими глазами насекомых разместились позади, рядом с песочными людьми, которые надели очки на свои невыразительные лица.

Теперь мне стало совершенно очевидно, что теория Парацельса о стихийной природе фейри ошибочна. Или, по крайней мере, бесполезна для их понимания. Вполне возможно, что каждое из этих существ связано с каким-нибудь классическим первоначалом, но это ничего больше не проясняло. Такая мысль заставила меня усомниться в предположениях, которые я сделала относительно мистера Бенджамина или неуловимой Саламандры.

– Никогда не думал, что увижу здесь столько фейри, – произнес мистер Бенджамин, наклоняясь ко мне, – хоть принявших крещение, хоть нет.

– Полагаю, в данном случае – нет.

– Да, да. – Он издал горлом какой-то кудахчущий звук. – Нельзя сказать, что такие тут есть, так что да, их нет. Но тем не менее часовня полна. По приказу Бледной Королевы.

– Неужели она…

Гном кивнул, и лицо его исказила боязливая дрожь.

– Почему же?

Он пожал плечами:

– Ваш брат говорит, она хочет, чтобы они его увидели.

– Думаете, она хочет, чтобы они обратились в новую веру?

Было ясно, что присутствием здесь Лаона Маб пытается что-то доказать, но что именно, от меня ускользало.

– Она хочет, чтобы его увидели . Это не совсем одно и то же.

А затем появилась сама Бледная Королева.

На ней был наряд из белоснежных перьев и еще более белого меха. Шлейф растянулся на несколько ярдов, но все же оставался безупречно, невообразимо чистым. Бледное плоское лицо Маб обрамлял белый пух, а на голове ее красовалась странная деревянная корона со взметнувшимися над ушами резными крыльями. Все это в сочетании с ее круглыми желтыми глазами на миг напомнило мне о сове.

Я изучала лицо Бледной Королевы и гадала: способна ли та держать в заточении сумасшедшую?

Маб разместилась в глубине часовни и, подперев подбородок своей белой рукой, с восхищенным вниманием следила за моим братом.

В своем облачении Лаон выглядел безупречно. Он стоял перед кафедрой с непроницаемо спокойным лицом. Аналой удерживали в воздухе крылья пеликана, вскармливающего птенцов собственной кровью.

В мою сторону брат не смотрел.

Проповедь началась довольно просто. В конце концов Лаон последовал моему совету и выбрал темой Царство Небесное. Или, вернее, его запутанную природу. Тринадцатая глава Евангелия от Матфея представляет собой не что иное, как длинную вереницу притч о Царстве Небесном, рассказанных самим Христом, и каждая следующая более противоречива и туманна, чем предыдущая.

– «Открою уста свои в притчах, произнесу гадания, скрытые от создания мира» [48] Матф. 13:35. .

Лаон начал с просьбы не забывать о парадоксальной природе притч, о том, то они загадочны по замыслу и все же предназначены передавать таинственное со всей ясностью. Иисус однажды объяснил, что это так, поскольку иные, смотря, не видят, слушая, не слышат.