Владимир Корчагин - Женщина в черном

Инга подошла к столику, где продавались свечи и, возвратясь к Никите, подала одну свечу ему:

— Пойдем поставим перед иконой Божьей Матери и помолимся за упокой папы с мамой.

Никита взял свечу, зажег ее, следуя примеру Инги, от горящей перед образами лампады и поставил вслед за ней перед большой в серебряном окладе иконой. Пламя свечи заколебалось, лик Божьей Матери просветлел, и глаза Богородицы, показалось Никите, блеснули доброй ласковой улыбкой.

Инга чуть отступила от иконы, трижды перекрестилась и застыла в молчании, видимо, творя про себя молитву. Никита не знал ни одной молитвы и не умел креститься, но, подчиняясь непонятному, вдруг нахлынувшему на него порыву к умиротворенности и самопожертвованию, погрузился в странное полузабытье, где постепенно гасли все чувства, оставляя место лишь чувству жалости и сострадания: жалости к Инге и ее родителям, жалости ко всем стоявшим рядом с ним перед образами, жалости к Гридину и Анастасии Ивановне, жалости к Селезневу, Красильникову, Разину, Анне Петровне, Строеву…

Строеву?! И вмиг наступило отрезвление. Разве можно жалеть всех без разбора, всех подряд? Да, Бог, говорят, призывает любить и жалеть всех, даже врагов своих. Но как можно в одно и то же время любить Ингу и любить Строева? И как Бог, всемогущий и всемилостивейший, мог допустить, чтобы ни в чем не повинные родители Инги подверглись мученической смерти, а их палач Строев получил все блага, каких добивался самыми изуверскими методами? Но он допустил это. И не только допустил, но и призывает ее сейчас, здесь, перед ликами своих угодников, возлюбить убийцу, молиться за его спасение. И он, Никита, должен поддержать ее в этом? Должен отказаться от клятвы, которую дал ей и своей совести? Так что же выше, Бог или собственная совесть? Да и что он такое, Бог? Можно ли считать божеством то, что глядит на них сейчас с иконостаса, все эти потускневшие лики, погруженные в таинственный полумрак и подсвеченные бликами свечей? Слов нет, это действует на психику, создает определенное настроение. Он, Никита, сам только что испытал такое воздействие. Но ведь все это создано людьми, такими же людьми, как и он, Никита, и так же, как он, едва ли постигшими истину, что же он такое — Бог.

Он снова поднял глаза к слабо проступающему в полумраке образу Богородицы и не увидел уже ничего, кроме довольно примитивно стилизованного рисунка женской головы и потрескавшейся краски на потемневшей от времени доске.

Он обернулся к Инге. Лицо ее выражало сложную борьбу чувств. Видимо, в душе девушки происходило что-то подобное тому, что переживал Никита.

— Пойдем, Инга, — шепнул он, легонько касаясь ее плеча.

Она лишь молча кивнула и направилась к выходу. Через минуту они шли мимо бесчисленных крестов, памятников, надгробий и не проронили ни слова, пока Инга не свернула на короткую боковую аллею, в конце которой белела большая мраморная стела с золотой пальмовой ветвью в левом верхнем углу.

— Вот здесь и лежат мои папа и мама, — сказала Инга вполголоса, указывая на белый памятник.

— Вижу. Но там…

— Боже, что это?! — Инга больно сжала ему руку и в страхе прижалась к его плечу.

Там, под мраморной стелой, низко склонясь над могильным холмиком, застыла, подобно каменному изваянию… женщина в черном.

Это было настолько неожиданно, непонятно и страшно, что они не смогли сделать больше ни шага. И только после того, как странная монахиня поднялась от земли и медленно, не оглядываясь, направилась к выходу с кладбища, Инга сдвинулась с места и, не отпуская руку Никиты, снова повела его по обезлюдевшей аллее:

— Что это значит, Никита? Зачем она приходила сюда?

— Не знаю. Может быть, так принято у монахов — приходить помолиться на кладбище?

— Но почему она пришла именно сюда, на могилу моих родителей?

— Я сам теряюсь в догадках. До сих пор мне казалось, что она специально следит за мной или за нами обоими, хотя это тоже не имело никакого объяснения. Но понятно было хотя бы то, что она всегда появлялась возле твоего дома, то есть там, где всего вероятнее было встретить нас. Однако сегодня она никак не могла знать, что мы придем на кладбище, тем более сюда, на эту аллею. Или ты уже встречалась с ней здесь?

— Нет, здесь, на кладбище, я не видела ее ни разу. Но несколько раз замечала, что кто-то приходил на могилку в мое отсутствие: то земля у надгробья была подметена не так, как это делаю я, то цветы оказывались политы в сухую погоду, то дверка заперта не так, как запираем ее мы с дедом. Я думала, что все это делали какие-то бывшие знакомые папы с мамой, но теперь…

— А может быть, эта женщина и была их хорошей знакомой?

— Ну что ты! Я бы знала ее. Но вот мы и пришли. — Инга опустилась на скамеечку перед могилой, Никита склонился над небольшой табличкой, вставленной в мрамор. На ней было выгравировано всего несколько слов:

Дорогим Борису и Людмиле Гридиным

от любящих отца и дочери.

И три цифры: две даты рождения, одна дата смерти. Просто и ясно. И все-таки чего-то здесь не хватало. Но чего? И вдруг его осенило:

— Инга, а где похоронен твой родившийся мертвым братец?

— Здесь же, наверное, где бы еще…

— Но почему на табличку нанесены только имена твоих родителей?

— Так у него не было еще и имени.

— Да, конечно, — согласился Никита, не желая расстраивать Ингу дальнейшими расспросами. Но объяснение ее показалось по меньшей мере наивным. Имя умершему мальчику, разумеется, дать не могли. Но как-то упомянуть его на надгробном памятнике было бы, наверное, не трудно. А что, если…

Никита еще раз взглянул на блестящую никелированную табличку в белом мраморе, вспомнил все, что говорилось о трагической гибели родителей Инги в городе, вспомнил о некоей тайне, окружающей эту гибель и почему-то упорно скрываемой от Инги Львом Яковлевичем и Анной Петровной, и не мог уже отделаться от вопроса: а так ли достоверна смерть ее брата?

Ей, Инге, видимо, с самого начала внушили, что дело обстояло именно так. Точно так же, судя по всему, была проинформирована и «широкая общественность» города. Но это еще ни о чем не говорит. Истинную судьбу мальчика могли просто скрыть от всех непосвященных. Не ясно было, правда, что могло послужить причиной такой дезинформации. Но разве мало неясного окружало вообще все, что было связано с семейством Гридиных. Что стоило одно появление здесь, на могиле сына и невестки академика, женщины в черном!

И все же оставалась вполне реальная возможность проникнуть в тайну внука Гридина: достаточно было заглянуть в архив родильного дома, где умерла мать Инги. Уж там-то наверняка точно зафиксировано все, что произошло двенадцать лет назад. Трудно, конечно, рассчитывать, что работникам роддома захочется копаться в бумагах такого срока давности. Но почему не попробовать попросить их об этом?..