Владимир Корчагин - Подкидыш

— Но ведь и ваши родители… — не удержался Кирилл.

— Да, и мои родители. В этом отношении они ничуть не лучше тетки Лизаветы и ей подобных. Только… Вы, наверное, слышали уже, что они мне вовсе не родители.

— Да, я слышал, что вы… Только не совсем понял…

— Вернее, ничего не поняли. И не могли понять. Я сама еще многого не понимаю. Но мне нужно понять. Нужно! И я хотела бы… — она с минуту помолчала. — Для начала я хотела бы немного рассказать вам о себе.

— Я буду рад…

— Не надо, Кирилл! Не надо этих дежурных фраз. То, что я скажу, не доставит вам никакой радости. Но я должна посвятить вас в кое-какие детали своей жизни, потому что… Потому что мне понадобится ваша помощь.

— Вы можете рассчитывать на меня, Ольга! — ответил Кирилл с жаром. — Для вас я…

— Ну вот, опять! — воскликнула девушка с деланным неудовольствием. — Но я верю в ваши рыцарские чувства. Хотя должна буду и сразу разочаровать. Вам не придется ни рисковать ради меня жизнью, ни даже менять свой дачный режим. Я только попрошу вас, как специалиста, помочь мне разобраться в одной физической головоломке. Но это после… А сейчас давайте сядем снова на нашу лесину и постарайтесь не перебивать меня.

Она с минуту помолчала, словно собираясь с мыслями, затем заговорила медленно и тихо, будто всматриваясь в далекое прошлое:

— Случилось так, что какое-то страшное, непонятное происшествие раскололо мою жизнь на две очень неравные и очень не одинаковые части. Одна — мое раннее детство, до появления здесь, в Прибрежном. Другая — продолжение детства и все, что было после него в семье Полипчуков. Первую я помню очень смутно, точно обрывки неясного сна: в памяти всплывают то какие-то мрачные, сырые, плохо освещенные подземелья, то, наоборот, — большие, ослепительно сверкающие на солнце каменные сооружения, клубы раскаленной пыли, потрескавшаяся от нестерпимого зноя земля. И ни там, ни здесь — ни единой травинки, ни крохотного кустика. А главное — ни одного счастливого лица. Какая-то сплошная безысходность.

Вторую часть жизни я, напротив, помню очень хорошо. Вернее, могла бы помнить хорошо. Если бы было что вспоминать…

А вот переход от первой части ко второй… Я не знаю даже, как сказать вам… Это что-то совершенно необъяснимое, какая-то тайна, которая не дает мне покоя до сих пор. Я никак, сколько ни бьюсь, не могу вспомнить, чем закончилась моя жизнь в той мертвой, агонизирующей пустыне, зато отлично, словно это было вчера, вижу день моего появления здесь.

Я проснулась в тот день в очень удобной постельке, под открытым небом. День был ясным, солнечным. В лицо дул теплый, влажный ветерок. Пахло морем и какими-то неведомыми цветами. Надо мной склонились лица отца и матери. И оба они улыбались счастливой радостной улыбкой.

Скоро я поняла, что мы в лодке, точнее, не в лодке, а в большой, плывущей по морю ладье-катамаране, очень странной ладье. Представьте себе раскрытую раковину двустворки. И в одной из таких «створок» — мы, трое пассажиров, а в другой какие-то шланги, приборы механизмы. Я приподнялась на своем ложе и увидела берег. Он был совсем рядом, зеленый, благоухающий, отороченный белой полосой песчаного пляжа. Не прошло и полчаса, как наша ладья причалила к берегу, и мы сошли на этот пляж.

Это были счастливейшие минуты в моей жизни. Помню, что всю меня просто-таки распирала огромная беспричинная радость. Но почему-то очень кружилась голова. И трудно было стоять на ногах. Кажется, у папы с мамой было то же самое. Я видела, как они отошли немного в сторону и, присев на землю, о чем-то долго шептались, посматривая то на меня, то на небольшой поселок, смутно видневшийся сквозь чащу деревьев. Потом папа пошел по дороге в гору, а мама взяла меня на руки и снова перенесла в ладью.

Там мы сидели долго, видимо, ждали папу. Но он все не появлялся. А маме вдруг стало плохо. Я видела, как она борется со слабостью, стараясь не показать этого мне. Я тоже чувствовала себя неважно: по-прежнему сильно кружилась голова, к горлу подступала тошнота.

Между тем наступил вечер, стало быстро темнеть. Тогда, мы с мамой снова перебрались на берег и потихоньку пошли к поселку. Шли долго, потому что время от времени мама опускалась на землю и сразу не могла встать. Стало уже совсем темно, когда мы подошли к маленькому белому дому и присели на крыльцо перед закрытой дверью. Здесь у меня снова заболела голова и страшно захотелось спать. Я положила голову к маме на колени и уже сквозь сон услышала ее последние слова. Она сказала что-то вроде того, что ей надо еще раз побывать на берегу и что-то сделать в нашей ладье, так как иначе мы не сможем встретиться с папой. Но я уже почти не слышала ее, я спала.

Утром я проснулась на том же крыльце, но что это было за пробуждение! Мамы не было. А вокруг меня собралась огромная толпа мужчин, женщин, детей. Все они что-то громко говорили, спорили, показывали на меня пальцем, бесцеремонно рассматривали со всех сторон.

Потом кто-то взял меня за руку и ввел в дом. Здесь меня накормили, напоили, снова без конца задавали какие-то вопросы. Но я не могла понять ни слова. Я только плакала, звала маму, рвалась убежать на берег, к нашей ладье. Однако меня не пускали, держали за руки, наконец заперли в какой-то чулан и оставили одну…

Так началась моя жизнь в доме Полипчуков. Страшно вспомнить, что это были за дни и ночи в чужой семье, среди чужих людей. Правда, дядя Игнат и тетя Степанида ничем не обижали меня и делали, кажется, все возможное, чтобы скрасить мое сиротство. И тем не менее…

Ольга замолчала и долго смотрела куда-то вдаль, словно забыв о присутствии Кирилла. Он тоже молчал, боясь нарушить ход ее воспоминаний. Наконец сказал:

— Что же дальше?

— Что дальше… Дальше была сплошная беспросветная тоска. И еще надежда. Надежда, что когда-нибудь папа с мамой вернутся и заберут меня к себе. Только это и помогало мне жить. Но шли годы, а вместе с ними уходила и надежда. Теперь она ушла совсем.

— Кто же были они, ваши отец и мать? Откуда привезли вас сюда?

— Если бы я знала! Я рассказала вам все что могла вспомнить.

— И все-таки, подумайте еще. Там, где вы жили с отцом и с матерью, вам приходилось конечно, смотреть и на ночное небо, и вы могли бы вспомнить… Нет, не рисунок расположения звезд: это было бы слишком сложно для маленькой девочки. А хотя бы то, появилась или нет у вас луна?

Она грустно усмехнулась:

— Уж не хотите ли вы предположить, что мы прибыли совсем с другой планеты или с другой звезды?

— Я просто хочу помочь разгадать вашу тайну.

— Я понимаю… Кстати, один наш сельчанин, Афоня Болдин, да вы, кажется, знаете его, сейчас о нем нельзя говорить без боли, а тогда, лет пять назад, это был красивый веселый парень, выдумщик, балагур и такой фантазер, каких я никогда больше не встречала. Так вот, этот Афоня отозвал меня однажды в сторону и говорит: «А я знаю, кто ты. Ты — инопланетянка». Я, понятно, только рассмеялась в ответ. А он принялся всерьез доказывать, что это именно так, а не иначе, и даже пообещал показать какой-то аппарат, на котором я якобы прилетела. Чепуха, конечно, страшнейшая, но… А почему вы так на меня смотрите. Или все-таки думаете, что я действительно прилетела откуда-то с Магелланова Облака или из Туманности Андромеды? Что же, оснований для этого у вас больше, чем у Афони: ему я не рассказывала всего, что рассказала вам.