Владимир Корчагин - Подкидыш

— Нет, это, конечно, на грани здравого рассудка, — смутился Кирилл, — и тем не менее…

— И тем не менее вы готовы допустить такую возможность? Так я разочарую вас. Нет, Кирилл, я родилась на Земле. Я отлично помню, что видела в детстве и луну, точно такую, какая всходит здесь, в Прибрежном, и даже ковш Большой Медведицы. И потом… У нас, женщин, есть одна физиологическая особенность, мне не совсем удобно о ней говорить, но вы, очевидно, сами догадываетесь, о чем идет речь. Так вот, эта особенность протекает у меня так и в точно такие же сроки, как у всех других женщин Земли. Простое совпадение тут, как вы понимаете, абсолютно исключено.

— Да, пожалуй. Но Афоня и мне говорил о каком-то загадочном аппарате, какого якобы нет на Земле, и местоположение которого на дне моря известно ему одному.

— Афоне можно верить. Аппарат такой возможно, и существует. Не исключено даже, что это наша затонувшая ладья. Но к космосу он тем более не имеет ни малейшего отношения. Я, честно говоря, и хотела бы оказаться не женщиной Земли, у меня есть на это свои причины. Но факты, как видите, говорят о другом… Хотя должна вам признаться, есть во мне что-то такое, что отличает меня от всех знакомых мне людей. Нет, не внешне и даже не во внутреннем складе. А где-то на уровне подсознания, на уровне самых сокровенных глубин моей души, что-то такое, что я не могла бы выразить никакими словами. Так что какая-то тайна все-таки преследует меня. Только связана она не с космосом, не с инопланетными цивилизациями, а с чем-то другим, может быть, еще более невероятным.

— Но с чем же? С чем? Давайте подумаем вместе. Вы говорите, что родились не здесь, а где-то далеко отсюда, в стране пустынь и подземных катакомб и однажды утром, словно очнувшись от сна, очутились в этой бухте, неподалеку от берега, в какой-то не совсем обычной морской посудине. Значит, вы могли только либо спуститься сюда с неба, либо приплыть по морю. Небо вы исключаете. Остается море. Я готов допустить, что в силу каких-то конструктивных особенностей ваша ладья могла приплыть и откуда-то издалека. Может быть, очень издалека. Но, насколько я знаю, на берегах Черного моря нет таких пустынных стран, какая сохранилась в вашей памяти.

— Не в этом дело. Это мог быть и какой-нибудь остров и небольшое ущелье где-нибудь в горах. Главное, что я, даже будучи ребенком, ощущала там какую-то всепронизывающую безысходность, предчувствие какой-то неминуемой беды, чего-то такого, что называют концом света. И потом, я не могу вспомнить ни одного дня нашего морского путешествия. Будто какая-то неведомая сила мгновенно перенесла нас из тех мрачных подземелий в этот солнечный мир. Тогда мне казалось, что прошла одна ночь, а наутро я проснулась здесь, в красивой светлой бухте. Да и сам катамаран. Он был не больше прогулочной шлюпки, и в нем не было абсолютно ничего, что могло бы позволить длительное время путешествовать по морю. И еще одна деталь — и папа, и мама, насколько я могу судить по памяти, были абсолютно не похожи на мореходов и вообще на путешественников. Помнится, папа даже заметил, что он совершенно не умеет плавать, и очень боялся, как бы наша ладья не зачерпнула воды. Это у самого-то берега!

— Кем же он был, на кого был похож ваш отец?

— Кем он был — я не знаю. Дети такого возраста, в каком была я, не задаются подобными вопросами. А на кого он был похож… — Она чуть замялась. — Вы знаете, он был похож на вас…

— На меня?!

— Да. И не только внешне. Но и тем, как вы говорите, смотрите. Потому я так сразу и… Мне иной раз казалось, что вы вдруг улыбнетесь, как улыбался когда-то он, и заговорите на нашем языке…

— А вы помните ваш язык?

— Конечно! Разве можно забыть родную речь. Часто, когда я остаюсь одна, я говорю сама с собой на нашем языке. Только на этом языке я думаю, мечтаю…

— И никогда не попытались выяснить, что это за язык?

— Ну как же! В последние два года, будучи уже студенткой, я специально занималась этим. Восстановила по памяти нашу азбуку: к счастью, меня в раннем детстве научили читать и писать. Составила несколько текстов. Съездила даже в Москву, в институт языкознания. Но все тщетно. Нашего языка не знает никто.

— Удивительнейшая история! А у вас не осталось что-нибудь из старых привезенных с собой вещей?

— Вот об этом я и хотела с вами поговорить. Помнится, когда я проснулась в то утро, на крыльце Полипчуков, рядом со мной был небольшой, завернутый в простынку сверток. Женщины, окружившие меня, сразу развернули его: там оказалось что-то из бельишка, теплая пуховая кофточка и что-то вроде толстенькой малоформатной книжки.

— Книжки? — насторожился Кирилл.

— Я не могу сейчас вспомнить точно. Скорее, что-то похожее на книгу. Во всяком случае, внутри нее были бумажные листы с рукописным текстом, как в самой обыкновенной книге. А вот снаружи… Снаружи, вместо картонной или коленкоровой обложки, страницы прикрывались двумя массивными, красиво инкрустированными металлическими пластинами. В тот день я и не подумала поближе рассмотреть, что это были за пластины. До того ли было! А вот сейчас мне кажется, что это было золото с перламутром.

— Эге! — не мог не воскликнуть Кирилл.

— Да. И потому красивая вещица сразу пошла по рукам, послышались ахи-охи, и не успела я, как говорится, глазом моргнуть, как «книги» и след простыл.

— И больше вы не видели ее?

Ольга вздохнула:

— Нет, не видела. Позже, став уже взрослой, я обыскала весь дом Полипчуков, обшарила все их тайники и тайнички — безрезультатно.

— А их самих не пытались расспросить?

— Спрашивала и не раз. Оба в один голос заявили, что видеть книгу видели, но куда она делась в суматохе того дня, знать не знают.

— И вы им верите?

— Какое это имеет значение? Вещь пропала.

— Ну, а от одежды, оставшейся в свертке, тоже ничего не осталось? Ведь при современных методах криминалистики…

— Нет, где там, через столько лет!

— Значит, ничего, ничего…

— А вот этого я еще не сказала. В последнюю минуту, прежде чем уйти, мама набросила мне на шею цепочку с большим красивым медальоном. Помнится, в то страшное утро все почему-то хотели сорвать с меня эту вещицу. Но я вцепилась в нее обеими ручонками, кричала, отбивалась головой, ногами, даже кусалась. Потом спрятала ее. И с тех пор медальон не видел, кроме меня, никто.

Она перевела дыхание, быстро взглянула на Кирилла:

— Так вот, мне кажется, эта вещица может помочь проникнуть в мою тайну, только… В общем, я не могу медальон раскрыть. Для этого надо знать какой-то код, расшифровать какие-то знаки, нанесенные на его поверхности. Кажется, что-то из атомной физики. Но для меня она темный лес. А обратиться к постороннему человеку… До сих пор это казалось мне абсолютно невозможным. Однако теперь, когда я узнала, что вы физик, и почувствовала, что могу довериться вам… Словом, я хочу просить вас взглянуть на эту вещицу.