Владимир Корчагин - Подкидыш

— Давайте попробуем, — Огги достала медальон и, примостившись на своей любимой лесине, принялась отсчитывать деления.

— Так… На первой шкале — восемнадцать, на второй — сорок, на третьей…

— Сто девяносто два, — подсказал Кирилл.

— Так… Сто… Сто девяносто… — отсчитывала вслух Огги. — Сто девяносто один… Сто девяносто два! Верно! Стоит движок, не соскальзывает!

— Отлично! Давайте дальше. На четвертой ставьте на сто пятьдесят семь, — Кирилл почувствовал, как все у него напряглось от волнения.

— Хорошо, — Огги начала торопливо отсчитывать деления. И вдруг — щелчок! Верхняя крышка медальона откинулась как на пружине. Кирилл еле удержался, чтобы тут же не взглянуть на его содержимое. Но через минуту Огги сама поднесла медальон к его глазам. — У меня нет от вас секретов. Впрочем здесь всего лишь фотография отца. И еще записочка. Видимо, от мамы. Да, от мамы, — она передала медальон Кириллу и углубилась в чтение.

Он внимательно осмотрел скрывавшееся под крышкой углубление. Там, действительно, не было ничего, кроме фотографии совсем не старого мужчины, который в самом деле, как и говорила Огги, удивительнейшим образом был похож на него, Кирилла. Фотография поражала исключительным мастерством. Но от центра к одному из углов по ней проходила тонкая серебристая полоска, сильно портившая все изображение.

Кирилл попробовал отвернуться от солнца, думая, что полоска возникла вследствие отражения от блестящей крышки медальона. Но она осталась, хотя и переменила положение на фото. Он повернулся в другую сторону, и снова полоска переместилась по снимку, но, как он заметил теперь, истинное направление ее оставалось одним и тем же, как бы ни поворачивался медальон. Между тем Огги прочла записку и несколько минут сидела неподвижно, глубоко задумавшись, нервно покусывая губы. Потом тихо произнесла:

— Хотите, я прочту, что написала мама?

— Если это возможно…

— Для вас — да. Только дайте мне еще раз взглянуть на медальон.

Она снова осмотрела его со всех сторон и со вздохом вернула Кириллу:

— Теперь слушайте. Я переведу записку на русский язык.

Кирилл сел рядом с ней, готовый услышать самые невероятные вещи.

— Дорогая дочка, — начала Огги сдавленным голосом, но тут же судорожно всхлипнула, стараясь подавить подступившие рыдания. Кирилл легонько погладил ее по вздрагивающим плечам.

— Не надо, Кирилл, а то я совсем расплачусь. Вы слушайте, слушайте! «Дорогая дочка, — начала она снова, — прости, что я оставила тебя здесь, среди чужих людей. И быть может, навсегда. Но что мне оставалось делать? Папа наш не вернулся, значит, с ним что-то случилось: мы условились, что он возвратится ни в коем случае не позже, чем наступит темнота. А сама я чувствую, что жить мне осталось не больше нескольких часов, и могилой для меня может стать только наша ладья. Поэтому я ухожу туда, к ней. Но я верю хочу верить, что эти чужие люди позаботятся о тебе. Ведь они тоже люди. А дальше… Может быть, тебя все-таки отыщет папа. До тех пор пока медальон будет с тобой, не теряй на это надежду. Если же этого не случится, то в будущем, когда ты подрастешь, попробуй разыскать его сама. Стрелка, которую ты обнаружишь в медальоне, будет все время указывать на местонахождение второго такого же медальона, который остался у отца. Подробнее обо всем ты прочтешь в моем личном дневнике. Я оставляю тебе эту уникальную, подаренную мне твоим отцом книжечку вместе с твоим бельецом и верю, что ты сохранишь ее. Да иначе ты и не сможешь открыть медальон, ведь код который необходимо знать для этого, можно прочесть только там. Впрочем, зачем я это пишу. Раз ты держишь в руках мою записочку, значит, прочла уже и мой дневник и знаешь о том, как мы жили с папой в тех местах, где тебе посчастливилось появиться на свет, о том, как и почему мы в свое время покинули эти страшные места. Кстати, о причинах этого, когда ты станешь взрослой, поведай и приютившим тебя людям. Помоги им избежать той кошмарной катастрофы, какой не избежали мы. Ведь сами они никогда не смогут прочесть моего дневника: нашего языка не знает никто. На этом я и кончу. Прости, что пишу так кратко и сумбурно: страшно кружится голова, силы окончательно покидают меня. Прости, моя крошка. Прости и прощай. Твоя мама». Вот и все. — Огги опять глотнула слезы. — Теперь многое становится понятным. Но стрелка! Где та стрелка, о которой пишет мама?

Огги снова взяла медальон, поднесла его к самым глазам, осмотрела со всех сторон.

— Нет никакой стрелки…

— А может, вот эта полоска, видите, она как бы бежит по фотографии, может, она и играет роль стрелки? Она ведь сохраняет одно и то же направление, как ни поворачивай медальон. Я проверил.

— Эта полоска? — Огги повернула медальон из стороны в сторону, прошлась с ним по поляне.

— Кажется, вы правы, Кирилл. Она смотрит все время в одну сторону. Но если это так… Значит, там, в той стороне мой отец.

— Если он жив…

— Жив. Жив!! Я знаю! Там, на озере, я не сказала вам одну вещь. Надпись на камне, которую вы показали мне, сделана совсем недавно. В самом начале лета, когда я только что приехала из города, там не было ничего. Абсолютно ничего! Но ведь вы слышали, нашего языка не знает никто. И на камне высечено мое имя. Это мог сделать только папа. Мой отец!

— Но почему он сам до сих пор не пришел к вам? Ведь ваш медальон…

— В том-то и дело, что мой медальон никогда не был со мной. Я уже говорила вам, что я постоянно прятала его в самых разных местах как можно дальше от дома. А последние три года он неизменно был на озере с часовней. Я сейчас думаю, что он и привел папу туда. И это было совсем-совсем недавно. Боже, как мне благодарить вас за то, что вы для меня сделали?

— Я?! А что я такого сделал?

— Так ведь если бы не вы, я до сих пор не знала бы всего этого. А теперь…

— Вы собираетесь пойти на розыски отца?

— Немедленно!

— Но ведь это может занять не один день.

— Если б даже всю жизнь.

— А что вы скажете Полипчукам?

— Полипчукам?! Вы думаете, я смогу еще хоть неделю жить под их крышей? Нет! Они украли самую дорогую для меня вещь — мамин дневник. Мало того. Они отняли тем самым у меня отца. Они исковеркали всю мою жизнь. И ради чего! Я и раньше подозревала, что они продали то, что было маминым дневником. А теперь не сомневаюсь, что и дом и вся их проклятая рухлядь куплена на деньги, вырученные от этой сатанинской сделки. Вот смотрите, что я нашла вчера среди их бумаг, — она вынула из кармашка свернутый в несколько раз листок бумаги и развернула перед Кириллом.

Тот прочел:

«Расписка. Я, Буряков Сидор Петрович, обязуюсь доплатить гр. Полипчуку Игнату Афанасьевичу за купленную у него ценную вещь 2700 (две тысячи семьсот) рублей не позднее осени будущего года. К чему и подписуюсь. С. Буряков».