Аркадий Никитин - Мельников

Бережно уложив Родиона на диван, Рамон засунул руки в карманы выцветшей джинсовой куртки, оглядел его скромное жилье и тихо проговорил на чистейшем русском – Отдыхай, герой.

Он накрыл спящего парня поднятым с пола одеялом, и тихонько прикрыл за собой дверь, оставив ключ на компьютерном столике.

– Вы спасли Оленьку!.. Мою Оленьку, внученьку!.. – Владимир Петрович выглядел до предела смущенным, как будто ректором был не он, а собеседник. Неловко переваливаясь, он подошел к Родиону, осторожно взял его рукой за запястье и посмотрел в глаза. Его взгляд дрожал, губы слегка шевелились. Он заговорил тихо, почти шепотом, – я как услышал, все бросил… Лечу и думаю, если с Оленькой чего случится… Нет, не прощу себе… Выскочил из такси, а она, родненькая… – голос ректора запнулся, по небрежно выбритым старческим щекам покатились слезы, – …внученька моя. Бежит со всех ног мне… – Владимир Петрович пошарил в кармане пиджака и достал скомканный платок, – глазищи большущие такие и кричит, кричит! – Дедушка ты только не волнуйся, он нас всех спас!.. Я ее к себе прижал, а сам весь внутри, под кожей у себя кричу от счастья – не свалилось горе на старика на исходе лет!.. А Оленька моя все не унимается, лопочет, –Дедушка, ты бы видел! Он их всех один перестрелял, меня собой от пули закрыл!..

Лицо ректора задрожало, он не переставал плакать, но его гримаса была гримасой благодарности. Неожиданно, он изо всех сил обнял Родиона и окончательно разрыдался. Тот стоял, боясь шевельнуться, сам не понимая, что больше выбило почву из-под ног, старческие слезы или незаметно подкравшееся чувство неловкости, даже стыда – он не чувствовал ни капли своей заслуги в произошедшем. Еще вчера он ежился в утреннем автобусе в компании старух с тележками, а сегодня разъежает на ведомственном авто, водитель отдает честь, а ректор минуту назад водрузил дрожащими пальцами ему на грудь звезду с трехцветной ленточкой. Владимир Петрович поднял раскрасневшееся лицо и посмотрел сначала на пластырь на щеке у Родиона, потом в глаза.

– Мальчик, все что хочешь, проси. Я перед тобой свой долг уже никогда не выплачу. – ректор, кажется, сумел взять себя в руки, дрожь в голосе пропала, – только даже не думай насчет учебы просить. Диплом с отличием я тебе как время придет, лично вручу, дожить бы до тех светлых дней. – старик просиял, – ты скажи мне, мальчик, если в деньгах нуждаешься, да тьфу!.. – он заговорил быстрее, – что угодно проси, я теперь до гроба твой должник, если сейчас не знаешь, не спеши, скажи потом, может быть двери какие-то открыть перед тобой будет нужно, а слово Ананьева чего-нибудь да весит! – последние слова он произнес уже абсолютно твердо, держа собеседника уже за оба запястья.

Смущение Родиона тоже отступило, он начал не совсем уверенно, аккуратно подбирая слова:

– Владимир Петрович, я когда Олю… Спасал, – на слове «спасал» у него загорелись щеки, – я ни о чем таком не думал. Я не нуждаюсь в деньгах. – не спотыкаясь, как на автомате, удивляясь своим собственным словам, Родион отбил как будто заранее приготовленную речь, – вам, может быть, сейчас покажется, что я говорю полный бред, но вы, пожалуйста, дослушайте, а дальше решайте. Отмените оставшиеся экзамены тем, кто там был. Нарисуйте хотя бы тройки. Да, все живы и здоровы, но поймите, люди несколько часов были в заложниках, пережили это мясо. А у кого-то через три, а у кого-то уже через два дня следующий экзамен. Да даже если перенесете экзамены, один фиг… (после того, как на волю вырвалось это словечко, Родион покраснел еще гуще, но продолжал говорить) у кого-то нервы сдадут, другой просто испугается и не придет, а осенью все подсотрется, проехали и все такое, как у на обычно бывает. Начнутся пересдачи, отчисления… Короче, все равно чья-то жизнь будет сломана и не одна. Кто-то вообще может вскрыться. Пускай все отдохнут, переживут это. – он осмелел и добавил, – а если вы хотите как-то отблагодарить меня лично… – тут Родион слегка притормозил, потому что у пары фраз, готовых слететь с языка была своя предыстория.

Еще не отгремел выпускной в школе, где разгоряченные молодые люди наполняли желудки дешевыми закусками и алкоголем, этим же пачкали полы в уборных, там же занимались неловким провинциально-подростковым сексом, и, куда Родион не поехал, предпочтя прошататься по городу до рассвета, не были даже сданы на твердые четверки все выпускные экзамены, к которым он совсем не готовился не из-за переизбытка уверенности или пофигизма, а из отвращения к тому как с ними, как писаной торбой, носились все окружающие – учителя, одноклассники, родители, как безнадежные зауканы решали третий, четвертый, пятый, семнадцатый подготовительный вариант, тогда еще он утвердился в одной вещи, которую следовало сделать после школы, и сейчас, волей случая оказавшись лицом к лицу с джином из лампы, он говорил не торопясь, тщательно подбирая слова, но абсолютно уверенно:

– Включите меня, пожалуйста в программу обмена. Я хотел бы месяц или два пожить в Штатах. Или в Канаде. Посмотреть, как там у Оливера на Родине. И английский бы как раз подтянул.

Ректор пристально посмотрел Родиону в глаза и изо всех сил сжал его запястья:

– Большой ты души человек, Мельников! Человечище ты!.. – он качал головой, похожий на старого, потрепанного жизнью среди лесных тварей филина и не отпускал взгляд Родиона, не моргая и не ослабляя хватки, – все сделаю, как ты сказал, мой мальчик, а если что-то еще будет нужно, хоть посреди ночи буди, прилечу!

Родион человечищем себя совсем не ощущал, скорее сурком, который с превеликим удовольствием не покидал бы милый сердцу дом, но настало 2 февраля, и его вытащили

наружу на потеху народу. Он стоически перенес крепкие советские поцелуи ректора в обе щеки, пообещал быть на связи и вышел.

Снаружи он сразу почувствовал на себе десятки благодарных взглядов – несмотря на директивы одной серьезной госструктуры, вчерашние заложники непонятно как прознали о грядущем мероприятии и образовали небольшой живой коридор вдоль университетских стен – его легонько хлопали по спине, студентки касались его руки, на ходу шептали на ухо, кто-то «спасибо», а кто-то и куда более откровенные вещи. Катя Майборода, выглядевшая как-то необычно (уже после Родион сообразил, что впервые увидел ее с накрашенными губами) поравнялась с ним и шла рядом ровно десять секунд, за которые успела нарочито твердым с плохо прикрытыми нотками волнения голосом произнести прошедшую несколько десятков редакций фразу:

– Произошедшее заставило меня взглянуть на тебя другими глазами. Ты мне не безразличен, просто имей это в виду. – отличница ловко сунула ему прямо в карман джинсов бумажку, видимо с номером телефона, он не придумал ничего другого, кроме как кивнуть в ответ.