Анна Никода - Домовой

Отец Пантелеймон как раз принимал последнюю исповедь. Радуясь, что отстроить нормальную Церковь еще не успели, а посему я могу спокойно заходить внутрь, я уселась на лавку. Ощущения были странные. Словно бы ты пришел туда, где тебе совсем не рады, но с неохотой позволили остаться — дескать, не выгонять же!

Служка косился, но очевидно, мое присутствие в «Церкви» даже ему заткнуло рот — уж ведьма бы точно на такое не осмелилась! Поэтому я мысленно хихикала, а на деле усиленно делала постную мину. Проводив последнюю бабку к выходу, отец Пантелеймон обернулся ко мне:

— Что, дитя, на исповедь?

— По делу, батюшка, — довольно отмахнулась я. — Колодец желаю освятить. Водички священной попить…

— А дом-то освященный? — уточнил отец Пантелеймон подозрительно.

Я усиленно закивала. Нет уж, в дом я его не пущу, мне еще там жить хочется!

В общем, договорившись на завтрашнее утро, я отдала в копилку для пожертвований последнюю мелочь и пошаркала обратно на свою половину деревни. В карманах было пусто — хоть шаром покати. Эдак придется мне у Гришки денег занимать. Правда, чем их отдавать я еще не знала. Эх, надо было соглашаться с охотниками ходить, пока возможность была, а теперь?..

Есть, правда, и еще один вариант. Даже два, но продавать жемчуг я отказалась категорически — за отданное даром денег не берут, иначе удачи не будет. А ее у меня и так в последнее время… Не густо. Оставались только… Рубины.

Над этим следовало подумать. Все во мне восставало против одной только идеи ввязаться в очередную авантюру. И дело тут было не в моральных принципах — плохо мы, вроде бы, никому делать не собирались, так, чуть-чуть в земле покопаться, — а в нехорошем предчувствии. Эти камни, которые мне Гришка показывал, мало того, что нашлись очень неприятным образом — по-хорошему от мертвеца ничего брать нельзя — так еще и сами по себе были мертвы. С такими вещами я старалась не связываться. Другое дело травы, охота — там ты с живым дело имеешь, а с камнями я чувствовала себя оглушенной — они не пахли, не жили, и чужие запахи тоже не впитывали. Абсолютно мертвые.

Но дорогие.

Этот аргумент, учитывая дыры в моих карманах и весенний дефицит на свежие овощи, был очень весомым.

Гришки дома не оказалось — уехал с отцом по району, хозяйство свое инспектировать, так что я немного поболтала с Дашей, пообещала принести ей средство от диатеза, замучившего младшую девочку, и направилась домой. Судя по всему, Гришка не то признал поражение в поисках кладов, не то вовсе отказался от поисков. Разумное, взрослое решение — весьма похвально и очень несвоевременно.

Пришлось вернуться к себе на хутор.

Чтобы отвлечься от грустных мыслей о грядущей финансовой катастрофе, я взялась учить Машку новым рецептам, благо с прошлого года травы еще оставались. Выкидывать их было жалко, а применять по назначению уже нельзя — выдохлись, так что они отлично сгодились в качестве подопытных.

— А у нас ничего еще не взошло, — заметив рассаду, посетовала девчонка. — Бабка в этом году поздно посадила, забыла совсем, да и старая уже — ни согнуться, ни разогнуться.

— А копать как? — спросила я. На что девица беспечно пожала плечами:

— А нам дядь Петя помогает, у него мотоблок есть! А картошку я сама сажу, много!

Да уж. Картошки у них действительно было «много» — Маня натура увлекающаяся и в прошлом году весь огород ей засеяла. Бабка, помнится, так орала… Пришлось грядки для всего остального за огородом выкапывать — благо склон к реке на этом берегу пологий.

Я неожиданно подумала, что будет с девчонкой, если бабка ее помрет? Человеческий век недолог, а у Машки — ветер в голове. Пропадет без присмотра. Бабка хоть и ругается, но за ней бдит, и дело находит, научила ее всему… Соседи, положим, ее с детства знают и не тронут, а ну как кто приезжий? Вроде того же писателя?

— Ой, а это что? — ворвалась в мои сумрачные размышления Маня. Я проследила за ее азартно разгоревшимся взглядом и вздрогнула: из-под кровати в моей спальне высовывалась любопытная кунья мордашка.

— Воротник, — с обещанием в голосе ответила я. Куница пронзительно заверещала и скрылась в дырке в полу — туда вечно кот уходил, в подполе мышей гонять. Не то чтобы у меня они водились, но это, видимо, неистребимая кошачья привычка. Как у собак — за ухом чесать. Или метки оставлять.

Прежде, чем я успела что-то сказать, Машка бросила травы и ринулась за куницей — хлопнула крышка подпола, раздалось маньяческое воркование, приглушенное толстыми досками и все стихло. Заинтригованная, я заглянула в черную дыру подпола:

— Ма-ань? Ты как?

— Нету, — сообщила она из темноты.

— Чего нету?

— Ничего, — печально оповестила девица, выбираясь наружу. — Сбёгла! Через дырку!

Порадовавшись за них обоих, я вернулась к столу, но медитативный настрой уже был сбит. Отправив девчонку домой, я задумчиво покосилась в окно — к вечеру распогодилось, солнышко ощутимо пригревало — и, набросив куртку выбралась на крыльцо. Вечера в деревне я любила особенно. Не знаю, было что-то в окружающих звуках… Мычание сытых коров, собачья перекличка, запах печного дыма и позднего ужина, свежего молока. Окончание очередного, годами не меняющегося, трудового дня, усталое удовольствие от возможности выбраться на крылечко и почесать языки с соседкой — так толком и не объяснишь.

Поэтому Гришкин уазик я заметила сразу — тот берег с моего крыльца было хорошо видно, особенно пока листья на деревьях не распустились. Но вставать, идти куда-то было так лень, что я только проследила за ним взглядом и решила отложить все вопросы до завтра. Спустя несколько минут после Гришки раздался звук еще одного двигателя, тоже знакомого — по улице покатил уазик участкового. Остановился возле дома, хлопнула дверь, затем, неожиданно, вторая. Я с недоумением, переросшим в горькое на вкус осознание, смотрела, как он открывает и помогает выбраться из машины какой-то женщине. Молодая, судя по легким движениям (лиц, понятное дело, видно не было), могла бы и сама выйти. Но нет. Продолжая держать ее за руку, он проводил ее в дом и вышел, чтобы закрыть машину. Дорого бы я дала, чтобы учуять в этот момент его запах. Запаху я доверяла больше, чем глазам.

Он скрылся в доме, а я поняла, что всякое удовольствие от сидения на крыльце у меня пропало. Пропади оно пропадом, ну что мне до него? Порадоваться надо за человека — сколько он уже один?

Но радоваться мне сегодня не хотелось. Я не ревновала — ну, по крайней мере не настолько сильно — просто пока он был одинок казалось, что и мое одиночество — вполне нормально. А теперь я как рак-отшельник, сижу на своей горе… Скоро местную молодежь будут приводить к моему забору и тыкать пальцем: смотри, до чего ведьминские дела доводят! Мужика, и того удержать не смогла…