Оливия Штерн - Ее нежеланный лорд [= Фарфоровая бабочка] [litres]

И ему очень давно уже не было настолько хорошо.

– Мерзавец, – обреченно выдохнула Бьянка и обессиленно уронила голову ему на плечо. – Вы хотели уморить… меня…

И снова икнула.

А Рой, устроив ее удобнее на руках, внезапно понял, чего ему сейчас хотелось. Он наклонился и накрыл губы Бьянки своими, но не так, как после обряда заключения брака, нет. Тогда… это было просто касание, почти дружеское, так мог бы поцеловать брат сестру. А сейчас ему захотелось попробовать, какова на вкус эта бешеная колючка.

Бьянка протестующе замычала и попыталась кусаться. И это ей даже удалось, но Рой только рассмеялся тихо и удвоил усилия.

Он ласкал ее губы, нежно и требовательно одновременно. Он исследовал каждый дюйм ее нежного рта и играл с ее языком. Он делал все, что привык, и делал так, как умел. А потом внезапно понял две вещи: что Бьянка перестала сопротивляться и что он уже не держит ее на руках, а попросту вжимает своим телом в стену, и ее острые коготки впиваются в плечи, царапая сквозь рубашку, и дышит она тяжело, с надрывом, как будто…

Как будто хочет его.

Рой отстранился, заглядывая в глаза жене.

На щеках ее появился легкий румянец, губы припухли и покраснели. И вот такая, растрепанная и изрядно навеселе, Бьянка показалась ему настолько красивой, что единственное, чего хотелось, – подхватить на руки, утащить в свою спальню и не выпускать до тех пор, пока не охрипнет от сладких стонов.

Впрочем, Роя слегка отрезвил слабый шлепок потной ладошкой по щеке.

– Н-негодя-ай, – смешно растягивая слоги, произнесла Бьянка, – да что… вы себе позволяете? Вы думаете, я… из этих?

Она попыталась его оттолкнуть, упершись ладонями в грудь.

Залезть под эти распроклятые пышные юбки.

И взять тут же, в подвале. Так, чтобы стоять не могла, чтобы кричала, извивалась от удовольствия.

Рой стиснул зубы. Нет, не так. Это не будет так, как он себе только что напридумывал. В конце концов, Бьянка должна понимать, что делает. И не много радости в соблазнении совершенно пьяной девицы.

Вздохнув, он подхватил ее на руки и понес прочь из злополучного винного погреба.

А когда выбрался наверх, в холл, то увидел, что Бьянка попросту заснула, доверчиво прижавшись щекой к его рубашке.

Стоило открыть глаза, как мир угрожающе надвинулся и закружился в дикой пляске, а к горлу подкатил кислый тошнотворный комок.

Так, спокойно. Дыши. Глубже, вот так. Жадно хватая ртом свежий воздух с легкой ноткой ванили.

Тошнота отступила. И Бьянка решила, что раз так, то уж лучше она полежит тихонько с закрытыми глазами. Голова полнилась звенящей болью, от которой снова начало тошнить.

Вдохнуть. Выдохнуть. Еще не хватало опозориться, вывернув содержимое желудка на…

Минуточку, а куда, собственно?

Стиснув челюсти, Бьянка все же приоткрыла один глаз. Свет тут же ввинтился в виски, как штопор в пробку, прокатился по всему телу тугой, тянущей болью. Девушка невольно всхлипнула. Да Претемный все побери! Что ж так плохо-то… И где она…

– Ох, миледи! – раздался над ухом приятный голос. – Вам совсем дурно? Ну что ж вы так… Давайте, вот вам отварчик, сейчас полегчает.

Бьянка почувствовала, как рука неведомой доброжелательницы просунулась между подушкой и затылком. Голову Бьянки осторожно приподняли, губ коснулся холодный край посудины.

– Пейте, миледи! Ну же, прошу вас.

Бьянка сделала глоток. На вкус было неприятно, но терпимо.

– Все надо выпить, – подсказала женщина, – и быстро придете в себя. Раньше, небось, больше бокала никогда не пили, а?

«Не пила», – подумала Бьянка, послушно глотая отвар.

Потом ее аккуратно уложили обратно, и девушка несколько минут неподвижно лежала с закрытыми глазами. В голове бестолковыми котятами завозились первые осознанные мысли. Что теперь будет? Какую еще подлость придумал ее муж? Как еще накажет?

Ей стало страшно. До мурашек по коже, до озноба.

Бьянка понятия не имела, сколько времени провела в том подвале. И если бы не нашла вино и сушеную хурму, то уже наверняка умерла бы. Может быть, так было бы проще всем, и прежде всего ей самой. Но в тот миг, когда она поняла, что ее заперли в подвале надолго… да что уж там, очень надолго, она взбунтовалась. И, обливаясь слезами, поклялась себе, что выживет, невзирая ни на что. Выживет – и тогда станет ясно, за кем останется последнее слово.

Бьянка отдавалась ненависти, давясь рыданиями и щедро заливая их вином, темно-рубиновым, очень нежного вкуса – словно поцелуй бабочки, решила она тогда. Еще никого и никогда она не ненавидела столь яростно, всем сердцем, до зубовного скрежета, до жара, разливающегося по щекам, до помутнения взгляда. Ненависть переливалась всеми оттенками красного. Ненависть заставляла ее цепляться за то немногое, на чем она могла протянуть несколько дней: за вино и сушеную, приторно-сладкую хурму.

Она выйдет из своей тюрьмы и тогда… придумает, как отомстить. За всё. За все унижения.

Ну, в самом деле, он же не будет держать ее здесь неделю? Рано или поздно отпустит.

…Но теперь, когда тошнота медленно отступала, а головная боль перестала лизать изнутри череп, Бьянке стало страшно. Что он там еще задумал?

Воспоминания просачивались сквозь туман.

Бьянка снова видела его бешеные глаза, так близко. Она еще пыталась сопротивляться, но руки обессиленно скользили по каменному телу лорда Сандора, и дыхание от ужаса и отвращения застревало в горле. А потом… У него были такие горячие губы. Одновременно мягкие и требовательные. И поцелуй внезапно оказался вкусным, хоть и с привкусом крови. А она… почему-то не умерла сразу же от того, что Сандор к ней прикоснулся.

А он… эта безродная сволочь, этот мерзавец, поднявший на нее руку, сумел вмиг перевернуть все представления Бьянки о том, что может вытворять мужчина одними лишь губами. Ну, не совсем одними, язык там тоже поучаствовал. И это было… как фейерверк. Вспышки света в ночном небе. Горячая пульсация где-то внутри, сбившееся дыхание, необъяснимый восторг от ощущения части его в себе. Ненависть вопила, царапала изнутри, раздирая все в клочья. А Бьянку захлестывало удовольствие, вязкое и сладкое, как мед, от которого тело делалось совершенно непослушным, безвольным, как будто его вылепили из теплого воска.

«Ненавижу!» – вопль застрял в горле, а потом его совершенно бесстыже слизал Сандор.

«Еще, пожалуйста, еще», – едва не проскулила Бьянка, стоило ему отстраниться.

И вот это-то противостояние ненависти, жаркой и безрассудной, и мутного, совершенно непонятного желания отняло последние силы.

Что дальше?

Она не знала. От мыслей, что в любой момент в комнату может войти Сандор, руки сделались ледяными, а щеки, наоборот, пунцовыми.