Джонатан Ховард - Иоганн Кабал, детектив [litres]

Тогда он отправился на континент и заключил сделку с французской типографией, славившейся тем, что печатает порнографию. Было изготовлено лишь двадцать копий: книгопечатник узнал о содержании книги и прекратил работу, после чего сжег большинство (согласно свидетельствам – семнадцать) экземпляров и напал на Уайтли. Тому удалось бежать с оставшимися листами. Вернувшись в Великобританию, он оформил их в книгу у переплетчиков, не говоривших на латыни.

Обложка предположительно изготовлена из черной телячьей кожи, без указания названия, автора и изготовителя. На передней крышке серебром оттеснен девиз: “Fais ce que tu voudras” – «Делай, что хочешь». Считается, что трактат содержит богохульные изыскания относительно воскрешения мертвых, представленные в виде басен, непонятных метафор и сократовских диалогов. Ученым так и не удалось расшифровать текст. Настоящая копия Уайтли считается единственным сохранившимся экземпляром. Ее конфисковали у путешественника, бродившего по северному лесу. Установить его личность не удалось, вскоре он умер в психиатрической лечебнице Хамкара. Книгу запрещено брать без личного разрешения библиотекаря, письменного и устного.

Взвесив все плюсы и минусы сложившейся ситуации, Иоганн Кабал вынужден был признать, что он, несомненно, лидирует в игре. Маршрут, конечно, получился запутанный, четкие линии его изначального плана кражи «Принципов некромантии» давно затоптали многочисленные заинтересованные и вмешивающиеся стороны. На его жизнь уже дважды покушались, хотя такова была природа его профессии – если бы за время проекта никто не пытался его убить, он бы счел его в лучшем случае странным, а в худшем – очень подозрительным.

И все-таки «Принципы некромантии» уютно устроились в его саквояже, убийственное месиво кровавых обстоятельств, также известное как «первый полет аэросудна “Принцесса Гортензия”», должно был отчалить на рассвете, оставив его позади и забрав с собой последние следы угрозы. Возможно, Кабал даже наведается к зданию аэропорта и из-за ограждения помашет рукой удаляющемуся кораблю.

Пока же он собирался найти небольшое чистое, не слишком приметное местечко, отведать блюд, приготовленных не по миркарвианским мачистским стандартам, принять ванну и забыться беспокойным сном человека, который в меру уверен, что никто не попытается перерезать ему горло в предрассветный час – впрочем, дверь он все равно запрет и подопрет ручку стулом.

Так он и поступил. На виа Дульчис нашел небольшую гостиницу, владелец которой оказался приветливым и нелюбопытным. Он спросил, приехал ли Кабал в отпуск, что тот подтвердил, тем самым полностью удовлетворив ожидания владельца и дав ему пищу для сплетен. Хозяина даже не особо волновало, что у его гостя всего одна маленькая сумка. Он беззаботно отвел его в скромную, но чистую комнату с приличным видом на муниципальный парк за крышами невысоких соседних зданий. Ванная была смежной с тремя другими комнатами на этаже, но в данный момент не занята. Кабал долго принимал ванну, и его никто не побеспокоил. Чистый, выбритый, в единственной сменной одежде, что у него имелась (ничего, завтра отправится за покупками), он отужинал пастой с цыпленком в соусе и запил все бокалом белого сухого вина, которое, как объяснил владелец гостиницы, изготавливалось на его собственной винодельне. Кабал признал, что хозяин имел все основания для гордости: купаж был вполне обычным, но тонко настроенный вкус Кабала порадовали восхитительные нотки. В постель он отправился уставшим, слегка пьяным и – по крайней мере, временно – примирившимся с миром. Последнего ему удалось достичь, старательно избегая любых мыслей о прошедших нескольких днях и ситуации мисс Леони Бэрроу. После многих лет практики этот мысленный трюк давался ему легко.

Он проспал рассвет, тем самым лишив себя шанса попрощаться с «принцессой Гортензией», что не вызвало у него тревоги и уж подавно негодования. Если мисс Бэрроу хотела и дальше совать голову в пасть льву, то это была исключительно ее проблема. Метафора заставила его задуматься над совпадением – львиная Леони сует голову в пасть льву, – и мысли тут же устремились в других направлениях, пришлось сделать себе выговор и за шкирку вернуть к основной.

Он спустился в столовую и насладился легким континентальным завтраком, крепким кофе и кислым апельсиновым соком. Гостей было немного, и, к радости Кабала, они держались сами по себе. Покончив с едой, он взял еще кофе и пробежал глазами утреннюю газету. В ней, к его удовольствию, не содержалось ничего об убийствах в небесах и трупах шпионов. Он не удивился бы тому, что сенцианская разведка уже обнаружила Кэкона, но они вряд ли стали бы это афишировать. Любые подозрения будут сосредоточены на миркарвианском корабле, который в настоящий момент шел к границе с Катаменией, где мог и дальше оставаться с благословения Кабала. Ему же требовалось купить одежду для путешествия и направиться в совершенно иную сторону. Он был сыт людьми по горло и очень скучал по своей лаборатории.

Мысли о лаборатории напомнили ему об иных составляющих жизни – его подлинной жизни, его работе, что протекала вдали от суматохи и ненужных вещей, которые его с дьявольским упорством заставляли делать остальные. Столько глупостей, такая трата времени. Он взглянул на пустой стул по другую сторону маленького столика и представил, что тот занят. Кабал погрузился в мрачные раздумья о превратностях судьбы, которые привели его в это место, в это время, к завтраку в одиночестве.

Он мог стать поверенным. У отца были связи в «Хинкс и Хинкс», небольшой фирме, специализирующейся на передаче недвижимости, завещаниях и имущественных спорах – в общем, самых хлебных юридических делах. Его отец так хотел превратиться в настоящего англичанина, желал, чтобы сыновья утратили акцент и во всем соответствовали местным. Траектория жизни Кабала была расчитана вполть до его шестидесятипятилетия, когда он должен был выйти на пенсию в качестве старшего партнера «Хинкс, Хинкс и Кабал», поселиться в коттедже, у дверей которого будут расти розы, по воскресеньям обедать с внуками и провести закат своей жизни с супругой.

Даже тогда идея звучала для него как анафема. Все, кроме последнего пункта. На этот счет у него имелись планы. Планы, которые рухнули в одночасье, когда его брат Хорст с пепельно-серым лицом застыл на пороге. Потом был бессмысленный спринт к реке. На берегу уже собралась молчаливая толпа, а она лежала на траве, в пропитанном речной водой летнем платье, облепившем тело. Доктор сообщил, что ничего нельзя поделать, надежды нет, он сожалеет об утрате Иоганна Кабала. Сам он был в шоке – слышал, не слушая; лишь позже, когда пришел священник и имел наглость сказать ему, будто она теперь в лучшем мире, Кабал выругался в порыве ярости и заехал бы по глупой набожной физиономии, если бы только Хорст не удержал его.