Николай Феофанов - Таганай

– Давайте, Алексей Алексеич, тогда порассуждаем. Итак, мы знаем, что Коробов за несколько минут до нападения слышал голоса, которые его предупреждали. Так?

– Согласен. – Моляка присел на вторую табуретку в комнате, рядом с уже готовой капельницей.

– Вы не собираетесь Коробова подсоединять к ней? – прервался лейтенант.

– Подождет, – улыбнулся Моляка.

– Ну, ладно. Вернемся к рассуждениям. Коробова предупреждали голоса о нападении, меня – тоже. Причем предупреждение прозвучало так же, за несколько минут до. Вашим пациентам голоса обычно указывали убираться из леса. Значит, голоса чего-то боялись. Возможно, тех же самых нападений. Отсюда, я делаю вывод.

– Ну-ну?

– Эти голоса точно не принадлежат нападающему.

Моляка рассмеялся в полный голос.

– Это очень глубокий вывод! – продолжать хохотать он.

– Да, но это не все. – Шакулин сам заулыбался в ответ на хохот доктора. – Следовательно, даже если нам с товарищем капитаном удастся нейтрализовать нападавшего, то источник голосов все равно останется. Узнаем ли мы тогда его сущность вообще когда-нибудь?!

Моляка понимающе посмотрел на Шакулина, перевел взгляд на капельницу, затем на Коробова, встал с табуретки и принялся налаживать у кровати больного средство подпитки. Вопрос остался открытым.

В комнату вошел Листровский. От него пахло сигаретным дымом, что позволяло предположить, что после разговора с Глазьевым капитан обильно курил. Листровский тут же вперился взглядом в болтающего ногами Коробова.

– Дождя, кстати, до сих пор нет, – отметил он. – А вот туча вроде обратно к нам возвращается.

В подтверждение его слов сверкнула яркая молния за окном. Весь свет тут же вырубился. А через секунду раздался ужасающий треск, переросший в оглушительный гром. Барак чуть ли не подбросило вверх.

В коридоре захлопали двери, все повылезали из своих комнат, растревоженные громом и отсутствием света.

Листровский зажег фонарь, в комнате стало хоть что-то видно. В коридоре кто-то подбегал к их двери. Это оказался Барышков.

– А, вы здесь! – сказал он, всех оглядев. – Ну, и жахнуло, а!

За окном произошла еще одна белая вспышка, и очередной зловещий треск молнии с мощным раскатом грома ударили звуковой волной по стенам барака. Было полное ощущение, что гроза нависла прямо над кордоном, и ее электрические разряды бьют где-то на поляне. От таких явлений волей-неволей становится страшно даже самым смелым. Ведь ничто так не ужасает, как буйная стихия, над которой совершенно не властен самопровозглашенный царек природы – человек.

– Что со светом? – спросил Листровский у Барышкова.

– Кажется, трансформатор накрылся. Мои пошли будить лесника, если он опять не взялся за бутылку.

На поясе спецназовца призывно зашипела рация. Это был пост, оставленный на чердаке соседнего пустовавшего барака:

– Капитан, молния ударила прямо рядом с нами! Одуреть! Здесь так озоном пахнет! Кажется, все электричество гикнулось!

– Да, уж! – усмехнулся в ответ Барышков. – Мы тут тоже обрадовались. Оставайтесь на месте. Громоотводы на всех домах присутствуют. Следите за обстановкой. Со светом работаем.

– Понял. Продолжаем следить, – последовал отклик.

Но гроза не успокаивалась. Снова белое мигание за окном и моментальная реакция в звуковом эквиваленте.

– У-у-у-х! – воскликнул Барышков, стараясь перекричать гром. – Но дождя нет! Вы видали такое!

На улице и вправду было на удивление тихо, в те периоды, когда раскаты грома удалялись, расходясь волнами в разные стороны. Никакого ливня не отмечалось.

В свете фонаря стало заметно, как Моляка неестественным движением отпрыгнул от кровати Коробова, где он находился с момента первой молнии, пытаясь установить больному капельницу. Сидевший по-прежнему на табуретке лицом к окну Шакулин тоже странно напрягся, его глаза заметно округлились. Листровский уловив все это, повернулся к кровати и осветил фонарем Коробова.

– Мать вашу! – прошептал Барышков. – Что с ним?

Коробов, сильно выгнул спину, находясь в лежачем положении. Его голова с закатившимися глазами дерганными движениями ходила из стороны в сторону. Его рот был открыт, а руки медленно поднимались вверх, как будто он начинал возносить молитву своему неведомому богу. Пальцы были напряжены и чуть согнуты. Все его тело дрожало от диких судорог. Но самым поразительным было то, что его вечно дрыгающиеся ноги, замерли.

В свете достаточно тусклого фонарика, в условиях, когда ты находишься где-то ночью в лесу у подножия гор. Вдали от населенных пунктов, и когда буквально только что несколько молний ударило прямо рядом с твоим обиталищем. Такое внезапное поведение одного из живых существ, находящегося в непосредственной близости от тебя, производит неизгладимое впечатление. Даже Листровский, наблюдая сейчас за действиями Коробова, ясно ощутил, как его волосы на затылке стали принимать вздыбленное положение.

– Он же вроде не спал, – прошептал Шакулин. – Приступы раньше только во сне были.

– Доктор, что происходит? – уже чуть громче, обращаясь к Моляке, спросил Листровский.

Моляка в напряженной позе, готовый отпрыгнуть от кровати в любой момент, не сразу понял, что говорят именно с ним. Он лихорадочно оглянулся на кгбэшников, втроем стоявших около двери.

– Такого никогда не было! – тоже в полголоса проговорил он. – Может, успел заснуть.

Где-то на улице послышался вскрик. Но никто не придал этому значения, все как завороженные уставились на психбольного, который продолжал свои пугающие движения. Руки Коробова практически достигли верхней точки. Тело продолжало трястись от судорог, а голова, уставившаяся в пространство белками закатившихся глаз, стала чуть приподниматься, как будто Коробов хотел взглянуть на людей, окружавших его.

Что-то дважды бухнуло об стену их барака, где-то в районе срединных комнат. А голова Коробова продолжала подниматься с подушки, его лицо искривилось, движение происходило явно через силу, все шейные мышцы напряглись. Он пытался еще больше поднять голову над подушкой, но что-то тянуло ее назад. И так, преодолевая это притяжение, голова больного подвигалась по сантиметру, чтобы обратиться лицом к присутствующим. Наконец, он будто увидел их всех незрячими глазами. Его голова тряслась, испытывая невероятное давление. Рот Коробова стал шевелиться, сначала хаотично, но затем это все больше стало напоминать речь, только абсолютно бесшумную.

Все стояли как вкопанные. Шакулин вспомнил о том, что в клинике во время приступа Коробов тоже говорил им некие слова, которые, как потом оказалось, Листровский прекрасно разобрал. Шакулин слегка коснулся капитана, чтобы узнать, о чем ведет речь больной сейчас. Но его порыв прервала короткая вспышка яркого света за окном, одновременно с которой их барак буквально встряхнуло от грохота. Казалось, что молния ударила прямо в строение, на крыше явно что-то разнесло, судя по звукам сломавшихся досок. И вдруг за окном полил дикий ливень вперемежку с крупными зернами града. Поднялся ужасный шум от небесной бомбардировки по стенам и крыше деревянного барака. Эта звуковая атака несколько снизила тот ступор, в который все впали при виде метаморфоз с телом Коробова. Однако на больного это никак не повлияло, он все так же пытался что-то сказать находившимся в его комнате людям.