Николай Феофанов - Таганай

На чердаке был слышен скрип. Видимо, те двое спецов, лежавших там в укрытии, спешили убраться восвояси. Ливень только усиливался, в окно летели большие градины, рискуя разбить стекла. Впечатление было такое, что под натиском стихии бревенчатое строение может дать слабину. На лицо Шакулину сверху что-то капнуло. Он тут же вытер жидкость рукой и чисто автоматически поднес палец к глазам. В полутьме комнаты, свет фонарика по-прежнему падал только на кровать Коробова. Лейтенант разобрал, что на его пальце, которым он убрал каплю, осталась странная цветная полоса. Она была темной, темнее его кожи. Он потер пальцы между собой и понюхал, чем пахнет. Это была не вода.

Шакулин, боясь предположить, что же на него капнуло, снова тронул Листровского за плечо. Судя по лицам обоих капитанов, в этот момент они напряженно пытались прочесть по губам, что же говорит Коробов.

– Евгений Палыч, – Шакулин говорил ровно настолько громко, насколько было необходимо, чтобы Листровский услышал его сквозь шум ливня за стенами барака. – Посветите на потолок, на меня что-то капнуло.

Листровский, будто не услышал просьбу лейтенанта, и все так же сосредоточенно, сощурившись, смотрел на больного. На его щеку тоже приземлилась темная капля с потолка. Капитан тут же смахнул ее. Все это не осталось незамеченным Шакулиным.

– Евгений Палыч, потолок, светите туда, что-то капает! – уже намного громче сказал Шакулин.

– Крыша протекла, наверное, – отреагировал Барышков и потянулся за рацией, висевшей у него на поясе, намереваясь связаться с постом на чердаке.

Листровский, наконец, перевел свет фонарика на потолок. Вопреки ожиданиям Барышкова, по взмокшим доскам медленно перемещались крупные капли, но не протекшей воды, а алого цвета.

– Кровь, – прошептал Моляка, осаживаясь в ужасе на пол.

Красная субстанция просачивалась сразу из пяти или шести щелей между досками потолка, временами скапывая на пол их комнаты. Всем кгбэшникам стало понятно, что за сильный грохот и последовавший за ним скрип раздавались до этого на крыше барака.

Зверь. Он был там. Оба спеца на чердаке, скорее всего, мертвы. С потолка капала именно их кровь.

Барышков и Листровский, как по команде, не спуская глаз с досок над ними, потянулись за пистолетами. Шакулин успел посмотреть обратно на Коробова. Взгляд закатившихся глаз больного уставился прямо на него. Шея тряслась от усилий, удерживая голову в поднятом положении, а рот будто выкрикивал слова, пытаясь в окружавшем шуме от дождя и града, достучаться до Шакулина. Лейтенант сосредоточил внимание на движениях рта Коробова, уловив, что точно такую же артикуляцию он видел от больного в процессе приступа в больнице.

– Он говорит: «Убей меня!», – чуть ли не проорал Шакулин, когда его осенило понять смысл безмолвной речи меченого. – Вы слышите! – он затряс Листровского за плечо.

– Тихо! Я знаю! – оборвал его капитан, пристально глядевший на потолок и готовый, что на них в любую секунду оттуда свалится Уутьема.

Ливень неожиданно начал стихать, град закончил свою бомбардировку, а капли дождя стали падать значительно реже. Очередная молния осветила пространство за окном, раскатистый гром пришел секунды через две. Но одновременно с ним, сильно скрипнули доски на чердаке барака, и послышался удар, разбивающий деревяшки. Через мгновение на улице что-то большое звучно приземлилось в лужу.

Внутри барака сначала несколько раз хлопнула дверь какой-то из комнат. Потом раздались решительные шаги нескольких человек, спешащих к выходу. А затем заскрипела и входная дверь.

– Спрыгнул, гад! – промолвил Барышков и вылетел из комнаты в темный коридор барака, вслед парням из своего отряда, уже находившимся на улице. – Всем внимание, объект на кордоне! Объект на кордоне! – прокричал он в рацию, несясь к выходу.

Медлить было больше нельзя, Листровский подошел вплотную к кровати Коробова, который успел уронить голову на подушку, и теперь просто трясся в судорогах на койке. Пистолет капитана уставился прямо в голову душевнобольного.

– Что вы делаете?! – воскликнул Моляка, до этого почти обмерший от творившегося вокруг него ужаса. Он неожиданно быстро смог подскочить к Листровскому, намереваясь увести руку с пистолетом в сторону.

– Пошел вон! – Капитан резко оттолкнул доктора, как только тот потянулся к оружию.

Моляка отлетел в сторону, случайно запнувшись по дороге об выступающий край доски пола, поэтому его приземление получилось не самым лучшим. Доктор ударился головой об массивный косяк двери.

Несмотря на то, что Барышков и еще несколько спецов уже полминуты находились вне пределов барака, выстрелов пока не последовало. Это означало, что они еще не встретились с Уутьема. Листровский целился в Коробова, но почему-то все никак не мог нажать на курок. Капитан смотрел своим холодным взглядом на закатившиеся в приступе глаза больного, но продолжал медлить.

Дождь совсем стих, было слышно только, как с крыши скапывает вода.

– Чего вы ждете? – непонимающе проговорил Шакулин. – Оборотень сейчас всех их перебьет. Стреляйте уже!

Моляка, который явно испытывал болевые ощущения, отчего потирал затылок, вообще потерял смысл происходящих событий, и только наблюдал за Листровским, медленно отползая в угол, где лежали его сумки.

– Ну, давайте же! – не унимался лейтенант.

– Пусть сначала раздастся выстрел с улицы, – не оборачиваясь, сквозь зубы, отвечал Листровский. – Вдруг зверь ушел.

– Куда он может уйти! – недоумевал Шакулин. – Неужели вы не понимаете, что он много умнее, чем мы представляли! Он нас всех здесь похоронит! Стреляйте!

– Тихо! – скомандовал Листровский, готовый в любой момент выстрелить, что подтвердило взведения курка в боевое положение. – Молчать всем!

Снаружи донеслись несколько чавкающих по грязи звуков. Снова блеснула молния, на этот раз продолжительней, чем раньше. И в желтом свете небесного грозового разряда прямо за окном возникла удлиненная к носу огромная уродливая морда Уутьема. В ней и вправду было что-то волчье, но весьма отдаленное. Расположенные по бокам, не как у обычного волка или собаки, глаза без век каким-то безумным замершим взглядом смотрели в пространство комнаты. Большая пасть улыбалась тремя рядами кривых острых зубов.

Шакулин помнил, какой страх на него нагнал в детстве огромный дятел, почти тридцати сантиметровой длины, которого он приметил на одной из низких веток сосны в пионерском лагере. Дятел-мутант, как Шакулин тогда его окрестил, смотрел на мир большими неподвижными глазами, и долбил кору дерева клювом. Шакулин тогда еще не знал, что среди дятлов есть виды – настоящие рекордсмены по размерам. Ему непременно надо было пройти под той сосной, но чувство опасности, которое возникает каждый раз, когда ты видишь перед собой существо, резко отличающееся от себе подобных, не дает даже пошевелиться. Шакулин так и не смог перебороть себя. Ему казалось, что мутант будет вести себя тоже не как обычный дятел. И может в любой момент налететь на него и заклевать до смерти. Он ретировался, на всю жизнь запомнив тот испугавший его взгляд неподвижных глаз птицы.