Сэмюэл Хэлпин - Очень странные Щеппы [litres]

– Я знаю, что у его семьи трудности, но у нас достаточно своих проблем, чтобы взваливать на себя ещё и чужие!

– Ой, да хватит быть таким «нормальным»! – не выдержала Поппи. – Ты никогда не понимал тех, кто всю жизнь только и делает, что в поте лица пытается найти своё место в мире! Поэтому ты не любишь бабушку!

Она ощущала себя кошкой, из самых лучших побуждений принесшей на обеденный стол мёртвого зайца. Бабушка вышла вперёд.

– Может, мы с твоим папой и не всегда сходимся во взглядах, Поппи, но это не значит, что мы не прикладываем значительные усилия, чтобы уважать чужое мнение, – сказала она и подняла брови, намекая, чтобы папа её поддержал.

Он открыл рот, но бросил лишь короткое:

– Всё верно.

Поппи не понимала, с чего вдруг они решили быть заодно. И она знала, что её следующие слова прозвучат намеренно и причинят им боль, но она всё равно сказала:

– Мама разрешила бы мне общаться с Эразмусом.

– Ну, мама больше не может принимать таких решений, не так ли, Поппи? – ответил папа, пожалуй, намного резче, чем ему бы того хотелось.

Поппи сунула руку в карман, костяшки пальцев скользнули по шёлковой книжке. Тонкие волоски на предплечье запульсировали, книжка разожгла внутри её злость, которая тут же выплеснулась наружу:

– Как будто мама хоть когда-то что-то решала! Ты всё решал за неё! Поэтому бабушка никогда тебя не любила! Поэтому поворотники на её машине не работали! Ты не разрешил ей пойти к нашему механику, потому что, по твоему мнению, он стал слишком много просить за работу! Поэтому она мертва!

Внезапно до неё дошло, что её пальцы впились в шёлковый переплет книжки, гневное пламя в груди потухло, а бабушка плачет. Папа смотрел куда-то в пол. Черчилль спал. Белое пятно в волосах Поппи страшно зачесалось. Жаркое бёф бургиньон булькало и шипело, вытекая на плиту.

В ту ночь Поппи просыпалась три раза. В час ночи она постучалась в дверь папиной спальни, но никто не отозвался, хотя внутри горел свет.

– Дай ему поспать, солнышко, – разнёсся по коридору бабушкин голос. В темноте она напоминала сутулое бледное привидение: волосы были заплетены, а поверх ночной рубашки накинута тонкая шаль цвета ежевики.

– Не думаю, что он спит, – прошептала Поппи. – У него горит ночник.

Бабушка покачала головой и печально нахмурилась.

– Он теперь не может спать без ночника, – сказала она и вздохнула. – Когда наш главный источник света затухает, мы часто начинаем жечь свечи в попытке его заменить.

Она увела Поппи назад в её комнату.

Поппи забралась в постель, и бабушка подоткнула вокруг неё одеяло, после чего присела на краешек кровати. В тусклом свете синяк на её руке казался тенью.

– Ему тоже больно, Поппи, – сказала бабушка.

Из груди Поппи поднялся всхлип. Если кто и мог заставить её плакать от угрызений совести, то это бабушка. Она провела пальцами по волосам Поппи. Её голос был тягучим как мёд:

– Думаешь, твой папа не отдал бы последний пенни, чтобы вернуть свою любимую?

Поппи помотала головой.

– Ему больно, Поппи. Больно как никогда, а ты так сильно её напоминаешь. Ты так похожа на неё, что его это пугает.

В глазу Поппи защипало от навернувшейся слезы.

– Не будь с ним так строга, Поппи. Ничто не уничтожает надежду быстрее, чем вина, и нет вины тяжелее, чем вина за то, что произошло по какой-то совершенно дурацкой причине.

Поппи вытерла глаз одеялом.

– Но почему ты его не ненавидишь, бабушка? Мама просила его починить поворотники, потому что была очень занята на работе. Я слышала, как она просила его дважды, а он лишь отмахивался.

Бабушка поцеловала Поппи в лоб и отошла к окну.

– Потому что, – сказала она, – я смотрю в глаза твоего папы и вижу, что он всем сердцем желает поменяться с ней местами.

Сердце Поппи болезненно сжалось. Как у неё только язык повернулся о таком спросить?

– Смерть может сплотить людей, а может и разлучить, – мудро заметила бабушка, глядя на звёздное небо. – И я решила позволить ей нас сплотить. Может, я и не была в бурном восторге, когда познакомилась с твоим папой. Я не выношу, как он одевается, особенно на эти свои велосипедные прогулки. Меня раздражают его предпочтения в еде и музыке и его надменные друзья. Но он любил мою дочь. На этот счёт у нас с ним никогда не возникало повода для ссоры.

В комнате стало тихо. Бабушка задёрнула шторы, и её взгляд упал на подоконник.

– Поппи! – резким тоном сказала она. – Поппи, ты протёрла подоконник?

Она провела пальцем по нему и оконной раме, будто надеялась найти пыль.

– Это Далия, – села Поппи. – Пока ты была в больнице, её переклинило, и она везде прибрала.

Бабушка торопливо вышла из комнаты, бормоча что-то себе под нос.

Через пару минут она вернулась с вытянутым перед собой пальцем и метнулась к подоконнику.

– Я видела, как он обустраивался в прачечной.

Поппи смотрела, как бабушка прижала палец к подоконнику, и с него спустился большой, почти прозрачный паук.

– Пряди на здоровье, маленький друг, – прошептала бабушка, и паук, будто подхваченный её дыханием, убежал в ближайший угол и принялся плести себе логово.

– Когда твоя мама была маленькой, – начала рассказывать бабушка, – она была очень доброй, совсем как ты. Когда мальчики в школе ради смеха отрывали у мух крылышки, она приходила домой в слезах! И если кого-то обижали, задирали или игнорировали, они становились друзьями Джози. У неё было особое чутье находить в людях то, чего больше никто не видел. Вы в этом с ней похожи.

Поппи знала, что она имеет в виду Эразмуса.

Бабушка кривовато улыбнулась. По её морщинистым щекам скатились две крупные слезы.

– Она никогда не позволяла мне протирать подоконники. Никогда. Это была единственная вещь, от которой она не отступала, хоть тресни. И я никогда не настаивала. Пока я жива, паукам будет всегда позволено обживать углы этих окон.

Она будто говорила о ком-то другом, не о маме, которую знала Поппи. Не в том смысле, что мама не была доброй. Она работала волонтером в приютах для бездомных. Но мама никогда бы не оставила подоконник зарастать паутиной. Подоконники в их доме были всегда натерты до зеркального блеска.

Бабушка достала из рукава платочек и шумно высморкалась.

– Достаточно, – сказала она Поппи. – Я принесу тебе горячего какао, а затем – отбой.

Допив какао, Поппи легла и натянула одеяло до самого носа. Сердце легонько затрепетало, будто вздыхая, и затем притихло, заснув. Но Поппи не оставляли мысли о папе, спящем каждую ночь с включённым ночником.