Жан-Габриэль Косс - Цветные карандаши [litres]

– Выплюнь! – заорал он.

Слишком поздно. Артюр проглотил комочек.

Харди рывком поднял его, перевернул вниз головой и, одной рукой прижимая к своей груди, другой стал колотить его по спине.

– Поищи выпивку, – снова перевернув Артюра, велел он Лорелу. – Надо, чтобы его вырвало.

Лорел обнаружил только пустую бутылку от пастиса рядом с мусорным ведром. Этот придурок все вылакал. В ванной на умывальнике он нашел флакон духов. Они засунули его в рот Артюру, но тот, против всех ожиданий, не отбивался, а жадно присосался к горлышку.

– Так ничего не получится. Что будем делать? – спросил Лорел.

– Я знаю! – отозвался Харди, припечатав голову Артюра тяжелой лапищей.

Можно было подумать, что Харди – участник телевизионной викторины, знавший правильный ответ, и голова Артюра заменяла ему сигнальную кнопку. Он несколько раз ударил по ней изо всех сил. Артюр каждый раз вскрикивал, очень приблизительно воспроизводя сигнал зуммера. Его мозг, плавающий в спинномозговой жидкости, каждый раз ударялся изнутри о свод черепа, и в голове у него вспыхивали яркие фейерверки. О, какой чудесный синий! О, какой чудесный красный! Последний удар получился особенно сильным, и от разноцветного снопа, завершающего фейерверк, он потерял сознание, едва успев уловить приказ Харди: «Вспорем ему живот!»

Артюр валялся голышом на полу в своей спальне. Несколько секунд прошло, несколько минут или несколько часов – он не знал. Те двое о чем-то спорили в гостиной. Он, не шевелясь, осторожно приоткрыл один глаз. На груди у него крови нет. Априори он жив. Через дверь ему был виден Лорел с кухонным ножом в руке. С его, Артюра, собственным ножом! Это хорошо, он его годами не точил. Но тут до него дошла и плохая новость – постепенно выбираясь из тумана, он отчетливо слышал их разговор.

– Я сам его шлепну. А ты его выпотрошишь и заберешь бумажку! – говорил Лорел.

– А почему бы не наоборот? У меня костюм совсем новый. А пятна крови в чистке очень плохо сходят. И к тому же желчь едкая, она цвет убивает.

– Костюм у тебя теперь серый.

– Антрацитовый! И я не хочу, чтобы на нем появились разводы!

– Давай кинем монетку, – предложил Харди, доставая ее из кармана. – Орел или решка?

У Артюра трещала голова. Через несколько секунд у него очень сильно заболит живот. Уж лучше пусть ноги болят, решил он, и, рывком вскочив, бросился к открытому окну. С ходу прыгнув со второго этажа, он ударился о стену кафе, приземлился на левую ногу – верная примета, что день будет неудачным, – и тут же подвернул лодыжку. Инстинкт выживания заставил забыть о боли, Артюр во всю прыть понесся к полицейскому участку Четырнадцатого округа. На бегу его тормозили не окровавленные ноги и даже не больная лодыжка, а скорее его мужские причиндалы, которые он придерживал одной рукой. Так что обалдевший дежурный полицейского участка, глядя, как к нему бежит совершенно голый человек, принял подобное за проявление стыдливости.

Диктор, объявляя прогноз погоды и путаясь в словах, сообщил, что в северной части страны пасмурно, а в южной пасмурно, хотя и не облачно, после чего уступил микрофон Шарлотте.

Хорошая новость: исчезновение красок сделает более тонким наше восприятие оттенков белого, серого и черного. Возьмите эскимосов, живущих рядом с полярным кругом: у них есть более двадцати пяти слов для обозначения белого; это доказывает, что ежедневный контакт со снегом уже с давних времен усовершенствовал их чувствительность. Или наших молодых людей, которые часами играют в видеоигры, в частности – во всевозможные «войнушки». Догадываетесь, какой это дает эффект? У них давно уже намного тоньше развито восприятие контрастов, особенно на уровне серых тонов, и это позволяет им лучше видеть ночью.

Да-да, чувствительность к цвету меняется в зависимости от эпохи и культуры. Во времена Аристотеля, к примеру, существовало всего пять наименований цветов: белый, красный, зеленый, синий, черный. Для того чтобы определить другие цвета, никаких слов не было. Возможно, это доказывает, шо греки были к ним не особенно восприимчивы. Преобладающими были понятия света и темноты. Цвета классифицировали исключительно по их светлоте, от белого до черного… Во времена Античности белый был всего лишь очень ярким желтым, черный – самым темным синим…

Многие народы, например ацтеки или японцы, долго путали зеленый с синим. Всего несколько недель назад японский водитель называл зеленый свет светофора «синим светом», хотя цвет его был совершенно таким же, как у нас на Западе. И кстати, напоминаю забывчивым водителям, – он находится в самом нижнем из окошек прежде трехцветного светофора…

До завтра, дорогие радиослушатели.

– Маню, иди сюда, ты только послушай! – вопил полицейский инспектор.

Офицер полиции Маню вошел в кабинет и увидел сидящего на стуле голого человека. Инспектор вытащил из умолкшего принтера лист бумаги формата А4. Улыбаясь, начал читать.

Вышепоименованный Артюр Асторг заявляет: Сегодня ночью я праздновал молодое божоле вместе с друзьями в нашем обычном баре под названием QG в Париже, на первом этаже дома, где я живу. И я отчетливо видел, что у вина был розовый цвет. Когда я показал другим посетителям бара рисунок, выполненный моей маленькой соседкой, все тоже стали видеть розовый цвет. Мы выпили несколько бокалов, чтобы отметить это, и я вернулся домой и лег спать. Несколько часов спустя люди с закрытыми лицами взломали дверь моей квартиры, чтобы похитить у меня рисунок, который я проглотил. Напавшие на меня – крайне опасные профессионалы. Пока они кидали монетку, решая, кто из них меня выпотрошит, я сбежал, выпрыгнув в окно моей квартиры. И сразу же побежал в ваш участокчтобы подать жалобу.

Офицер полиции Маню поскреб в затылке: ЛСД, да еще смешанный с божоле – ну, это уж совсем!

– Отлично. Подпишите вот здесь, мсье.

– В это трудно поверить, но это правда! – прибавил Артюр, взяв ручку. – Им точно сообщил кто-то из посетителей бара.

– Вы в большой опасности, – с важным видом качая головой, заключил Маню. – Мы подержим вас несколько часов в надежном месте.

– Я только сейчас сообразил – им всем известно, что этот рисунок дала мне моя маленькая соседка. Ее тоже надо защитить. Я не знаю номера квартиры, но это как раз напротив, на втором этаже. Ее зовут Луиза. А ее маму – Шарлотта.

– Ну конечно! Мы сейчас же начнем наблюдение с вертолета. Сверху мы даже сможем засечь, не ходит ли по Парижу стадо розовых слонов. Инспектор, дайте этому господину штаны и рубашку и проводите его в вытрезвитель. Там они вас никогда не найдут, – усмехнулся офицер.