Элеонора Раткевич - Час кроткой воды

Най молча кивнул.

– Братьев оградить от отцовских брачных происков было проще, но… устал я. Пытаешься сладить хоть что-то тайком да исподтишка, а дом все едино рушится, деньги утекают… матушка хоть на дочек порадоваться под конец успела. Еще немного, и я просто не знаю, как бы мы с женой выдержали. То есть выдержали бы, конечно. Больше ведь некому. Но для нас королевский дар был и в самом деле великим подарком. Он нас освободил. Дал возможность прекратить этот ужас. И пусть кто что хочет, то и говорит, и отец первый. Но рушить дом и разорять род я ему больше не дам.

Это Наю было предельно ясно. Как и то, ради чего он и вообще пустился в расспросы.

Дорогой Гость нигде не мог бы найти себе сообщника. Нигде, кроме собственного дома. Наю важно было понять, может ли таким сообщником стать его сын. Результат был однозначен: никогда и ни по какой причине Ручейник не стал бы ни помогать отцу, ни покрывать его. Даже если бы речь шла не о покушении на убийство, а о краже пакетика с чаем у зазевавшегося лавочника. Да и из слуг никто не стал бы.

Получается, Дорогого Гостя, несмотря на всю снедающую его злобу, из подозреваемых следует исключить. Ну, или, по крайности, оставить про запас. Хотя вероятность ничтожно мала.

– Удачи вам, господин Моу, – искренне сказал Най. – И будьте уверены, вы мне действительно помогли.

Шалман, куда собрался наведаться Храмовая Собака, именовался «Уважаемые господа», но окрестное население в сердцах величало его не иначе, как «Приют засранцев». Сыщики его обходили обычно десятой дорогой. Войти туда они рисковали не иначе как в компании отряда стражи во время облавы. Да и стражники предпочитали в шалман лишний раз не заглядывать – слишком опасно, а главное, бесполезно. И только Шан мог заходить туда невозбранно, уходить целым и невредимым и получать то, за чем пришел – нужные сведения.

Разумеется, любой сыщик должен обзавестись осведомителями из числа уголовной братии – иначе это слепой, глухой и безрукий сыщик. А в худщем случае это сыщик мертвый, и уже не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле слова. У Шана тоже были свои тайные осведомители, как же без них. Но право входа в шалман не было тайной. Оно было явным предметом зависти сослуживцев. Никто из них не мог себе позволить заявиться в пресловутый “Приют”. Ибо господа там гуляли и впрямь уважаемые. Там собирались налетчики, мошенники, игроки, воры, грабители и прочий уголовный люд – обладатели татуировок, именующие себя «расписными». Бывала там во множестве и всяческая шелупонь – хулиганье, босяки, всевозможная шпана, почитавшая за честь, если настоящий «расписной» даст кому из них хотя бы тумака, не говоря уже о поручении – словом, все те, кого «расписные» презрительно честили не иначе, как «подкрашенными». Этих за самовольно набитую татуировку могли и прирезать без лишних разговоров, так что им оставалось лишь наводить себе временные рисунки хной – куда более затейливые, чем настоящая «роспись». Публика эта была щедра на показной разгул и, как следствие, вынужденно прижимиста на все остальное, а наведенные рисунки стоили недешево. Чтобы щеголять ими подольше, мыться поневоле приходилось пореже, так что даже нищие, бывало, демонстративно зажимали нос, дабы уязвить «подкрашенных», лишний раз напоминая, что они здесь никакие не господа и уж тем более не уважаемые, и состоят они при «расписных» на положении блох при собаке. «Подкрашенные» огрызались, честя нищих «крысами», но те скорее гордились подобным именованием, да и огрызаться-то доводилось разве что вполголоса: среди нищих было много наводчиков – заденешь наводчика, а огребешь от вора. Не то, чтобы между «расписными» и «крысами» водилась какая-то особая любовь, но взаимную пользу понимали и те, и другие, и особо наглому «подкрашенному» попытка проучить «крыс» обошлась бы очень дорого.

Шан, разумеется, все эти нюансы местной иерархии знал отлично, да и как не знать – ведь и сам он, как и завсегдатаи шалмана, был родом из Подхвостья. И те, кого называют и до самой смерти будут называть охвостьем из Подхвостья, делали для него исключение. Ему единственному из всех сыщиков дозволялось посещать «Приют».

Как ни странно, среди этих людей он пользовался неизменным уважением. Трудно сказать, что было тому причиной. Отчасти, конечно же, его безупречная честность и неоспоримое бесстрашие. Храмовая Собака никого не боялся и ни от кого не брал на лапу. Это знали все. Мздоимцы и трусы полезны, но и только. Уважать их не за что. А Шан был служителем закона не только по названию, но и по сути. А возможно, дело еще и в том, что Шан был честным и бесстрашным всегда, а не только после того, как обзавелся форменной одеждой с рисунком волн и луной на плече. Он, Дылда и Забияка всегда держались рядом и давали отпор любой шпане что вместе, что поодиночке. Никто не мог заставить их угрозами или силой угодничать перед хулиганьем или присоединиться к местной шпане, а то и к банде. О них говаривали, что эти трое все равно что лопаты – такие же прямые, как черен лопаты, и такие же небезопасные, если угодить лопатой по той глупой голове, что надумала с ними связываться. Никто не смел трогать слабых, если рядом были эти трое – не только ровесники, но и ребята постарше побаивались затронуть их чувство справедливости, чтобы не нарваться на их кулаки. Шан всегда был таким – и сохранил себя полностью. Покинув Подхвостье, он не изменился. Соблазны новой, более сытой жизни точно так же не смогли ничего поделать с его характером, как не смогли и тяготы жизни прежней. Став стражником, а потом и сыщиком, Храмовая Собака остался собой. А еще… еще он понимал этих людей, когда жил среди них – и не утратил своего понимания и по сей день. В его понимании не было и тени снисходительности. Оно не побуждало его прощать непростительное или хотя бы попускать, закрывая глаза, то, чему только еще предстояло стать непростительным. Он на самом деле понимал. И потому даже вырвавшись из Подхвостья, даже оказавшись на противоположной стороне, он оставался для них в известной мере своим. Он был сыскарь, следак – но он был свой следак. Он был враг – но свой враг. Они воруют – он ловит. Отчего бы и нет? Дело житейское. Этим, из управы, не понять. Они никогда не жили в Подхвостье. А Храмовая Собака жил. И потому только он из всех сыщиков мог приходить иногда в “Приют” и задавать вопросы. Не всегда и не всякие, само собой. Но уж если Шан пришел, значит, так надо.

Сегодняшний свой визит Шан подгадал к началу часа Волка. Обычно к этому времени все, с кем имеет смысл разговаривать, уже на месте. Можно бы и позже, но еще до начала трилистника Мыши пьяный разгул сделает бессмысленными любые попытки что-то узнать. Да и к тому же некогда ему засиживаться допоздна – сегодня новый лончак проставляется, а значит, к середине, на крайний случай к последней трети часа Волка ему следует присоединиться к Тье и Наю.