Элеонора Раткевич - Час кроткой воды

– Точно «отдыхает»?

– Точно, Собака. Сам его хоронил, сам и молитву в храме заказывал. Я своих людей мертвыми не бросаю, – хмуро произнес Кукиш. – Не падаль какая. Даже если наволочь пришлая, все едино похоронить надо.

– Тогда мне твой пришлый без надобности – нападение вчера было… хотя нет – все же разузнай, может, кто с ним из знакомых был. К тебе прибиваться не стал, подождать надумал, а сам в смертоубийство это по дури и ввязался.

– Сделаем, – посулил Кукиш. – В лучшем виде.

– Все узнаем, Собака. – Крысиный Король смотрел на сыщика серьезно и сосредоточенно. – Нешто мы своей выгоды не понимаем? Не узнаем мы – станут узнавать у нас. И тут уж разбираться не будут, правда твоя. Всех загребут. Иди потом доказывай, что знать ничего не знал. Так что лучше уж мы сами.

Говорил он, да и остальные главари, чисто, без бандитского «звона». Здесь его не слишком жаловали. Бандитский «звон» – для бандитского форсу. Другой пользы от него почти что и нет. Тайность свою с его помощью соблюсти? Да не смешите! Попробуй, “отзвони” хоть пару слов при простецах – мигом за решеткой окажешься. Ясно ведь, что ничего хорошего для этих самых простецов ты не замышляешь, раз балакать вздумал на секретном наречии. А они и рады стараться стражу кликнуть… нет уж, перебьются. «Звонят» пусть «подкрашенные», этих ведь хлебом не корми, а дай покрасоваться мнимой своей уголовной лихостью. Для них этот говор, для них – а не для «уважаемых господ». У настоящих «расписных» для тайности другой язык есть.

Ну, кому какое дело, если человек по столу пальцами барабанит? Или по коленке? Или там одежду на себе то и дело оправляет? Рукав комкает? Если в волнении сплетает и расплетает пальцы? Бывает. Стороннему человеку и не понять, что это и есть настоящий разговор. Тайный. Только для своих. Для тех, кто знает.

Храмовая Собака, кровь от крови, плоть от плоти и кость от кости Подхвостья, знал пальцевый язык «расписных» отлично. И понимал, насколько въелась в них привычка пользоваться им даже там, где особой секретности вроде и нет. Он смотрел в оба – и не упустил ни движения пальцев Короля, ни того, как им ответили пальцы Чистюли и Кукиша.

Может, все-таки врет?

Нет. Слишком страшное дело.

Собака зря брехать не станет..

Нам конец. Простецы на такое дело не пойдут, только если кого нанять. А если власти решат, что наняли дурака здесь, нас всех живьем закопают.

Это если мы не найдем, кто убить подрядился.

– Сделаем, Собака, – веско посулил Чистюля. – Вряд ли это кто из местных, таких дураков тут все-таки нет – на своем же подворье так гадить… но на всякий случай и здешних тряхану, а пришлых тем более. Под землей сыщу. И если есть что узнать, узнаю. Веришь?

Верю , ответил Шан молча – опустив на сложенные вместе указательный и средний пальцы правой руки большой палец левой.

Бай Тонкая Ива не раз думала при виде подруги, что мать ее, давшая любимой дочке прозвание Янтарная Бусина, не ошиблась ничуть. Прозвание это подходило женщине, как цветку аромат. И не во внешности дело. Невысокая худая узколицая Мин меньше всего походила на бусину. И все же было нечто округлое в уверенных движениях ее небольших ловких рук, в ее походке, в том, как она садилась и вставала, даже в звуках ее голоса. Она и по хозяйству управлялась, словно бусина на тарелке перекатывается – легко, ловко, быстро и весело. И во всякое мгновение из нее исходил теплый свет, словно из глубин драгоценного янтаря.

Вот только сегодня свет пригас. Треснула тарелка, и бусина застряла в трещине.

Видеть подругу такой было страшно.

– Поговори ты с ней, богами и духами прошу, – не поднимая глаз, тихо произнесла Мин.

– Может, тебе только кажется?

– Да какое там кажется! Знала бы, что так будет, на пороге бы костьми легла, а в дом ее не впустила! И ведь все тишком, все молчком! Уж я ли не стараюсь, только что руки под нее не подкладываю – и что? Молчит.

– Даже и спасибо не скажет? – удивилась Тонкая Ива.

– Да нет, на словах-то скажет, а только все равно – молчит. Понимаешь?

Бай Тонкая Ива понимала.

– От меня только что не шарахается. Глазки в пол, сама в уголок. И молчит! Нет бы мужу на свекровь нажаловалась, это хоть понять можно. Так ведь молчит. Я сына своего знаю, он бы у меня спросил, что между нами такое происходит. А он и не спрашивает. Вот ты мне сама скажи – это как? Посуду не бьет, не скандалит, мне слова поперек не скажет… да и вообще слова не скажет. Вот за что мне такое наказание?

Другую бы Тонкая Ива спросила, с какой стати она на пустом месте выкрутасы разводит. Приладилась свекровь в сыре кости искать. Чем ей невестка плоха? Тихая, послушная, не скандальная. Радоваться надо, а не со слезницами к подруге бежать. Но в том-то и дело, что Янтарная Бусина – не другая. Мало ли женщин, готовых невестку поедом есть только за то, что существует? За то, что не мать теперь для сына главная. Не единственная. Есть еще и жена. А потесниться ой как неохота. Потесниться, уступить… пришла чужая девчонка на готовенькое. Да что она понимает? Да разве она может понимать? Пришла, отняла, отобрала. Так и пусть теперь не плачется. Ох, недаром о теще веселые байки рассказывают, а о свекрови слезные песни поют. Вот только Янтарная Бусина не из таких. Нет в ней злости и на щепоть, нет и не было никогда. И женитьба сына ей была в радость. И к невестке его не ревновала. А чтобы по людям ходить плакаться… да ей бы и в голову не пришло!

Но ведь пришло же.

А значит, дело и вправду плохо.

– Молчит и молчит, я от нее с ума сойду, вот помяни мое слово.

Тонкая Ива не успела ответить. Отворилась дверь, и в комнату вошла Ласточка с огромным подносом. Разговор поневоле прервался.

– Я тут на скорую руку… – смущенно произнесла Ласточка, выставляя на стол угощение.

Она и в самом деле принялась стряпать недавно – когда узнала, что к свекрови пришла гостья. Но на то, что Ласточка наготовила на скорую руку, у большинства женщин ушло бы не меньше часа. На тарелочках-трилистниках лежали и разные печенья – трех сортов на каждой, и по три вида маленьких пирожков, не говоря уже о трех разновидностях орешков и о фруктах. И вот когда она успела все напечь, начистить, нарезать и красиво выложить? Когда успела заполнить маленькую жаровню ароматными угольками, чтобы не пить уже остывший чай, а налить в пузатый заварочник свежего кипятку?

Дурацкий вопрос. Ласточка всегда все успевала.

– Дочка, – ласково окликнула ее Тонкая Ива, – ты бы посидела с нами.

– Я мигом, – улыбнулась Ласточка. – На кухне все закончу и вернусь.

– Счастливая ты, – горько, но без зависти вздохнула Янтарная Бусина, когда за Ласточкой закрылась дверь. – Она ведь к тебе и правда как к матери родной. Вот как ты с ней так поладила?