Элеонора Раткевич - Час кроткой воды

– Это еще кто с кем поладил… – задумчиво улыбнулась Тонкая Ива.

… Янтарная Бусина права – она и в самом деле счастливая. И ведь страшно подумать, что она могла сама отказаться от своего счастья. Не заметить его, не понять, не узнать в лицо. Да и кто бы узнал – в рослой некрасивой девке из Подхвостья?

Тонкая Ива едва чувств не лишилась, когда сын ей поведал, на ком хочет жениться. Такую ли невестку впускать в приличный дом? Хоть семья Бай и обнищала до последней крайности, это все же слишком. Оно конечно, не им нос задирать, но все-таки ведь неровня. Хуже, чем неровня. Ладно бы еще, что бесприданница – хотя в тогдашней горькой бедности семье нужен был лишний грош, а не лишний рот. В конце концов, сами не богатеи – так и пойдет ли девица с хорошим приданым в мужнюю семью нужду мыкать? Но девица из Подхвостья! Ни манер, ни воспитания. Зато набралась там у себя… да ясно же, чего набралась! Хваткая, дубленая, во всех щелоках вываренная… ужас, да и только. И хоть бы собой красавица, так ведь нет же! Ну вот что ее сын в ней нашел? Это же не девица, а каланча пожарная! Тонкая Ива ниже ее почти на голову. И добро бы только рост, так ведь и все остальное росту под стать. Ей на плечи вола взвали – унесет. Еще и прозвание у нее в лад ко всему остальному. Забияка.

Сложись жизнь иначе, Тонкая Ива и думать бы не стала о такой невестке. Но…

Сын ее носил прозвание Кузнечик. А могли бы наречь и Соломинкой. Потому что он сгорал в грозном пламени чахотки, словно соломинка в очаге. Сколько ему еще жизни отмерено? Месяц-другой? Полгода? Даже если год – все едино смерть уже дышит в затылок. Даже лучшие врачи с самой сильной магией могут не все. Они могут справиться с недугом – но не с его причиной. Голод и непосильная работа редко ходят вдвоем. Обычно они приводят с собой третью подружку – болезнь. И если уж эти трое спелись, одним только лечением ее нипочем не прогонишь. Тонкая Ива понимала, что сын умирает. И не хотела отнять у него то, что могло скрасить его последние дни. Раз уж он видит радость в том, чтобы назвать своей женой неотесанную девицу из Подхвостья – значит, так тому и быть. Мать не станет отбирать у него эту радость. Пусть хотя бы он будет счастлив, даже если и недолго. Дочери и такого счастья не видать. Шелковинка уже не поднимается с постели. До замужества она точно не доживет. Так пускай хотя бы сын…

Ради Кузнечика она бы приняла невесткой даже чудище лесное.

Первая и последняя любовь. Первое и последнее счастье.

Каким бы оно ни было.

Хотя бы и страхолюдной подзаборницей.

Случись это два года назад, ну пусть хоть год, она бы еще попыталась что-то придумать. Но не сейчас. Нечем ей больше придумывать. Всю как есть жизнь выпила. Болезни, голод, изматывающий труд и вечная тревога за совсем уже ослабевшего мужа и, по сути, умирающих детей отняли у нее все силы до последней капли. Для того, чтобы морочить себе голову, их уже не хватало. Понимание, горькое и сухое до хруста – вот и все, что ей оставалось. Не такого счастья ты хотела для сына? Будь благодарна уже за то, что оно – счастье.

Свадьбу сыграли бедную, едва ли не нищую. Даже гостей почти не было. Да и кого им звать? Со стороны жениха – только семья да Янтарная Бусина, верная подруга Тонкой Ивы, единственная, кто не забыл ее в нужде, не отрекся. Именно Бусина и напекла сластей, положенных по свадебному обряду. А со стороны невесты и семьи не было. Круглая сирота, еще в раннем детстве потерявшая отца, а с полгода назад схоронившая мать. Не было у нее родни. Зато были друзья детства. Кому сказать, что невесту к жениху ведут не мать с отцом, не родичи, не подруги, а двое здоровенных парней – сраму не оберешься. Уже потом Ива сообразила, что вкуснейшую жареную рыбу к свадебному столу притащил кто-то из этих двух мордоворотов. Да и шкатулку для имени Забияке явно сколотил один из них. Если только не она сама, конечно. С этой невесты станется. Для нее топор не тяжелее иглы.

Кузнечик и Забияка обменялись шкатулками, отведали, как велит обычай, сушеной икры карпа – на многочадие… какое еще многочадие, какие вообще дети, когда ее сын и так чуть жив, в чем только душа держится? Тонкой Иве казалось, что она видит тягостный бессмысленный сон.

Проснулась она на следующее утро от аромата горячего чая и свежих лепешек.

День прошел, как в тумане. Ива бродила по дому, словно привидение, подступаясь то к одной, то к другой домашней работе лишь затем, чтобы обнаружить, что все уже сделано. Она почти не понимала этого. Отупев от многих лет непрерывного непосильного труда, Тонкая Ива едва замечала, что какое-то дело уже слажено – вот и хорошо, значит, можно опуститься на ветхий стул и хоть немного перевести дух перед тем, как приняться за что-то еще… и снова увидеть, что все готово. Впервые за долгое, слишком долгое время она ела не то, что настряпала сама, и надевала не то, что выстирала и зашила, и у нее не было сил удивиться этому.

Туман обволакивал ее еще несколько дней. Раздернулся он, когда она сидела, глядя перед собой, и равнодушно изумлялась тому, что она сидит, а не крутится по хозяйству. Где-то на кухне гремели чугунки и сковородки. Она уже и не помнила, когда слышала этот звук со стороны, издали, и едва узнавала его, настолько он сейчас был непривычным. А потом кухонный шум затих, и перед ней на столе очутился ужин. Когда она в последний раз ела рис с овощами? Невероятная роскошь. Разве сегодня праздник? Она не помнила. Наверное, да. Горячий пар над чашкой с рисом. От него пробуждается такое странное чувство… и она даже помнит, как оно называется. Аппетит. Тяжелая работа и недоедание отшибают ощущение голода. Она так давно не хотела есть. Еда – это то, что позволяет не упасть замертво, и только. И ее всегда так мало, что тело отказывается признаваться, что проголодалось. Оно и вообще не признается, что чувствует хоть что-то. Но сейчас она чувствует. Она голодная.

А когда она доела ужин до последней рисинки и ошеломленно уставилась на опустевшую чашку, ей на плечи легли тяжелые жесткие ладони невестки. Легли, сжали, огладили, снова сжали. Эти сильные руки растирали, разминали, выдавливая прочь усталость, они раз за разом проходились по натруженным мышцам, словно вода по груде камней – нежно и непреклонно.

Это было больно!

Невыносимо больно.

Потому что усталость и в самом деле покидала ее тело.

Если из года в год день за днем несешь непосильный груз, уже не чувствуешь его тяжести. Некогда чувствовать – и нечем. И лишь когда сбросишь его, когда расправишь спину, забывшую, что такое быть прямой – тогда и только тогда мускулы зайдутся в безмолвном крике боли.

Чтобы понять, что ты невыносимо устал, нужно отдохнуть. И когда появятся силы ощущать, ты поймешь.