Кай Майер - Плененные [litres]

– Вам известна моя фамилия? – спросила Аура. – Откуда вы знаете, кто я такая?

Он почесал правый бакенбард:

– Я знаю, кто такая София. И я поддерживаю отношения с некоторыми оккультистскими кружками нашего города. Сам я не алхимик – боже сохрани, я ничего в этом не понимаю. Но меня интересуют некоторые философские теории. С Софией на эту тему не очень-то поговоришь, так что пришлось черпать информацию из других источников. В ходе этих поисков мне приходилось слышать фамилию Инститорис. А то, что вы – не просто очередная игрушка Софии, было очевидно. Она очень редко знакомит нас с кем-нибудь из тех, с кем у нее – как бы это сказать? – вспыхивает дружба.

Северин показал на один из коридоров, который вел из холла в недра дворца Октавианов.

– Мастерскую Адама вы уже видели. Хотите посмотреть мою?

– Откуда такое доверие?

Он скорчил гримасу:

– Ах, знаете, я уже воспринимаю вас как члена семьи!

– Пассаж «Эмпирей» был делом жизни моей матери, Валерии Октавиан, – сказал Северин, проходя через последнюю дверь.

Мастерская находилась в бывшем торговом павильоне на первом этаже. За широким окном Аура смутно различала торговые ряды, но подробностей через грязное стекло было не разобрать. Ей показалось, что она смотрит через иллюминатор в морскую пучину. Сквозь разводы на стекле пробивался желто-коричневый свет.

– Мать была уверена, что этот пассаж станет одной из главных достопримечательностей города, – рассказывал Северин без всякой грусти в голосе. – Десятки магазинов, атмосфера роскоши, все самое лучшее и дорогое – и товары, и обстановка. Строительство сожрало половину семейного состояния, мы до сих пор до конца не оправились от этих потерь. Нам пришлось продать часть недвижимости – поместья в Чехии и в других местах… В конце концов, мы еще легко отделались, но теперь никто не знает, что делать с этой громадиной дальше.

Они вошли в мастерскую с черного хода, по короткому коридору, ведшему из дворца. Главная дверь в самой середине огромной витрины была, похоже, не заперта, а только прикрыта.

Ауре хотелось подойти к окну и поглядеть на пассаж, но с этим придется подождать. Мастерская Северина требовала полной сосредоточенности. Она поняла наконец, что он имел в виду, говоря, что занимается теперь механизмами намного более сложными, чем часы.

По трем из четырех стен стояли шкафы с бесчисленными ящиками. Многие были открыты. В них лежали крошечные детали, шестеренки разной величины, металлические пружины и шпульки, болты и винтики, ремни, провода и проволока. На большом верстаке изготавливались, очевидно, самые крупные детали. Два стола с лупами и лампами предназначались для более тонкой работы.

Но самым удивительным были куклы. В человеческий рост, многие – с безволосыми черепами и недоделанными лицами. Почти у всех чего-то не хватало: то ноги, то обеих рук. В открытой груди одной куклы виднелся какой-то сложный механизм. У другой куклы не было головы; из отверстия шеи свисал клубок ремней и проволоки. По углам мастерской сидели и лежали еще тела, некоторые были свалены друг на друга кучей, как трупы во сне Ауры.

– Знаю, знаю, – Северин махнул рукой, – зрелище довольно жуткое, когда приходишь сюда в первый раз. Но на самом деле речь здесь не о смерти, а исключительно о жизни.

– Вы пытаетесь создавать людей?

Он рассмеялся:

– Я не настолько самонадеян. Мои создания – автоматы и никогда не будут ничем другим. Я не Франкенштейн, который сшивал части трупов. Единственное, чего я хочу добиться, – это усовершенствовать технику настолько, чтобы разница стала почти неощутимой.

– А тела сделал Адам?

– Те, что получше, – да. Но он слишком занят воплощением своей сестры в воске вплоть до последнего волоска и не успевает поставлять мне столько материала, сколько требуется. Поэтому приходится заказывать тела и их части у изготовителей наглядных анатомических пособий и манекенов. Надолго большинства из них не хватает, многие разваливаются уже при первых движениях.

Аура медленно пошла вдоль шкафов.

– Так это вы создали шарнир-дитя? Галатею?

– Она должна была стать моим шедевром. Во многих отношениях она – лучшее, что я создал. Но в конце концов она меня страшно разочаровала: именно потому, что в первый момент казалась совершенством. – Северин шел позади Ауры, в нескольких шагах. – А где вы ее видели?

– Первый раз здесь, во дворце. А потом в городе, на Замковой лестнице.

– Здесь во дворце? – Он помрачнел. – Тут ей совершенно нечего делать. Эстелла разобьет ее на куски, если увидит, да и остальные, наверное, не обрадуются.

– Адам отказался признать, что видел ее.

– Он считает, что это неправильно – вкладывать в искусственные тела жизнь. Или подобие жизни.

– И все же он делает их для вас, эти тела.

– Потому что я, в свою очередь, помогаю ему, когда Эстелла строит козни против него и его сестры. Как правило, он предпочитает просто не замечать мою работу. Но я привык сражаться с ветряными мельницами. Нередко даже небольшой успех вскоре оборачивается поражением. А в этой семье никогда не забывают напомнить мне о моих неудачах.

– Но Галатея, похоже, действительно живая.

– Мышление у нее – если можно это так назвать – на уровне амебы. Конечно, для куклы это уже немало. Но я ожидал от нее куда больше!

– И все же она самостоятельно передвигается по городу.

– Да, иногда она от меня сбегает. Во дворце столько выходов, что не уследишь. Удивительно, что пока сломалась только нога.

– И все же она живая. В какой-то степени.

– Она научилась заводить свой собственный механизм, вот и все. Ходить у меня тут и другие умели, и даже быстрее и изящнее, чем она. Но в какой-то момент все они останавливались и больше не трогались с места. Как фигурка в музыкальной шкатулке: нужно завести механизм, чтобы фигурка плясала. А малышка Галатея, при всей своей неуклюжести, единственная из всех научилась сама себя заводить. Снова и снова – и так уже много лет.

– Но ведь это значит, что она способна обучаться.

– Даже у дождевого червя есть инстинкт самосохранения. Каждая ящерица знает, что делать, чтобы выжить. Это еще не мышление. Во всяком случае, не то, что я задумывал.

– Однако же она человек в гораздо большей степени, чем все, что тут стоит. – Аура обвела глазами мастерскую. Со всех сторон на нее глядели мертвые лица. – У Жан-Поля сказано, что люди – машины ангелов. А ваши машины тогда что такое?

Северин вынул из одного из ящиков длинную иглу, подошел к одной из готовых кукол и уколол ей по очереди все пальцы на правой руке.

– Они не чувствуют, – сказал он. – В этом их фундаментальное отличие от человека. Мышление возникает, когда встречаются разум и чувство. – С подавленным видом он отпустил искусственную руку. Теперь Аура заметила, что у него в руках не игла, а часовая стрелка. – А они не обладают ни малейшей чувствительностью. Пока мне не удастся привить им эмоции, они останутся просто заводными куклами.