Петр Никонов - Долгое путешествие

- А потом?

- А потом я переосмыслила свою роль. Где-то в двадцатых годах девятнадцатого века, после окончания Наполеоновских войн, я решила, что я здесь для того, чтобы бороться с несправедливостью и помогать человечеству развиваться. Я помогала освобождать рабов в России и здесь, в США. К сожалению, здесь это привело к большому кровопролитию. Я помогала молодым предпринимателям находить финансирование для их идей, и, с гордостью скажу, немало поспособствовала рывку технического развития в конце девятнадцатого века. Я финансировала молодых художников и литераторов, мои портреты писали и Модильяни, и Эдуард Манэ, и Ренуар, и Ван Гог. Их никто никогда не увидит, кроме меня, но деньги, полученные за эти и многие другие картины немало помогли французскому искусству. Я боролась за права и равноправие женщин и одновременно пыталась как-то легализовать магию и ведовство. Да и вообще любой альтернативный взгляд на устройство мира, поделенного в то время между строгим христианством и еще более строгим исламом. Я, собственно, до сих пор виду эту борьбу. Тогда и появился Corvus Rubrum. Точнее, появились его идеи, множество отдельных торговых компаний, но еще не возникло единой системы. В нынешнем виде Корвус возник после Второй мировой. С основной целью – не допустить третьей, последней войны. К сожалению, мне не удалось предотвратить ни Семилетней войны, ни Первой мировой, ни Второй. Но Третьей мировой мне удалось избежать. Как я теперь понимаю, с немалой твоей помощью.

- Я анализировал, - я с трудом отрываюсь от пастушьего пирога, чтобы вставить свою реплику, - мы с тобой наверняка пересекались во многих наших операциях и затеях. А уж с твоими людьми я точно работал вместе. Забавно, мы полвека общались с теми же самыми людьми, с теми же самыми организациями и, по крупному счету, с одними и теми же целями. А узнали друг о друге только сейчас. Ну, ты обо мне узнала на тридцать лет раньше, чем я о тебе, но тем не менее.

- Забавно, - она кивает. - Но это в очередной раз доказывает, что у нас с тобой больше общего, чем противоречий. И я предлагаю наши дальнейшие отношения строить именно на этом общем, а не на вражде.

- Пожалуй, я согласен. Мы с тобой очень разные, с разными подходами к вопросам и к решению поставленных задач. Однако совместные действия принесут больше пользы, чем нескоординированные слепые попытки действовать в одиночку. Если уж не помогать, то хотя бы не мешать друг другу. И уж точно не враждовать.

- О чем я тебе и говорю. Мир?

- Мир. Не уверен, что мы с тобой быстро станем лучшими друзьями и соратниками во всём – какие-то противоречия и взаимоисключающие интересы у нас всё-таки есть. Но мы можем начать договариваться. И кто знает, что получится?

- Ну, да. Когда люди считают, что всё в руках богов, они даже не могут предположить, что боги, порой, тоже бывают озадачены неопределенностью будущего. Но давай хотя бы попробуем. Салют, Гэбби!

- Салют, Джудит! – я поднимаю бокал в ответ.

А потом, под аккомпанемент пастушьих пирогов и почти чудесным образом вновь и вновь наполняющихся бокалов пива мы долго беседуем не о судьбах мира, не о божественных сущностях, и не о тайнах человеческой натуры, а о простых, отвлеченных вещах: музыке, фильмах, книгах, картинах, скульптурах и об интересных историях из наших таких долгих и таких насыщенных жизней. Ну, и естественно, как принято, о башмаках и сургуче, капусте, королях, и почему, как суп в котле, кипит вода в морях.

- Боюсь, - я, сытый и довольный, откидываюсь на жесткую спинку деревянного стула, - что мои братья не будут слишком довольны нашей договоренностью. Особенно Михаил. Мне кажется, он тебя боится.

- Меня? Боится? – ее смех переливается серебряными колокольчиками. – Архистратиг Михаил с пылающим мечом в руках боится хрупкую девушку?

- Он боится непонятного. А ты, женщина, воплощение женщины, для него – это что-то архи-непонятное и архи-неизведанное.

- Бедный… Надеюсь, у тебя не будет неприятностей из-за меня? – спохватывается она. – Тебя не ушлют куда-нибудь? Не превратят в жабу? Было бы жалко потерять такого приятного и интересного собеседника.

- Надеюсь, что нет, - я пожимаю плечами, улыбаясь. – В крайнем случае, целуй всех жаб подряд, пока меня не расколдуешь. Времени на это у тебя хватит – ты же бессмертная.

Она смеется, смеется, смеется…

Попрощавшись с Джудит, по пути к гаражу, где стоит Мерседес Майбах Джорджа Адлера, мне приходит в голову мысль, что действительно было бы неплохо обсудить изменение обстановки с Михаилом. Во избежание инсинуаций, так сказать.

Как связаться с архангелом? Да очень просто. Я поднимаю Айфон к уху – просто чтобы не выглядеть идиотом – и ору во весь голос: «Михаил! Надо встретиться! В Спринг Лэйке на побережье».

Через минуту мне на плечо садится белый голубь. Михаил предпочитает традиционные средства связи. На кусочке пергамента золотыми (sic!) буквами отпечатано: «Omnes jus» - «Хорошо». И приписка мелким шрифтом: «Non clamabitis, audiam te» - «Не кричи, я тебя слышу».

Голубь покидает мое плечо, напоследок посадив здоровенное белое пятно на черную ткань пиджака Desmond Merrion. Спасибо, дорогой братик, я тоже тебя люблю, блин.

Но я в прекрасном настроении. Бережно пристраиваю полученный в подарок древний том на белой коже пассажирского сиденья, включаю музыку погромче и еду на восток, к океану.

Маленький Спринг Лэйк живет в том же самом своеобразном ритме, как и большинство курортных городков нью-джерсийского побережья, да и всего мира – там, где существует смена сезонов. Летом его улицы и пляжи забиты людьми и машинами, парковку в солнечный день (а таких летом здесь большинство) приходится искать долго и трудно. Кричат дети, лают собаки, красавицы щеголяют свежим загаром. Но сразу после Дня Труда, первого воскресенья сентября, жизнь здесь замирает и утихает. Гости уезжают обратно в свой Нью-Йорк или в Филадельфию, а через какое-то время за ними тянутся и хозяева. Многие дома здесь, большие и величественные, строятся или покупаются исключительно в целях сдачи летним курортникам. Зимними же вечерами свет в окнах встречается редко.

Как и Бар Харбор, Спринг Лэйк век назад был одним из самых гламурных мест отдыха для нью-йоркских магнатов. Дорогой и фешенебельный курорт в часе езды от деловой столицы Америки манил и уверенных в себе акул Уолл-стрита, и вечно активных промышленников (эдаких бобров-энтузиастов), и надменных аристократов, прожигающих «старые деньги», и изящных дам, соревнующихся фасонами платьев и блеском драгоценностей. С появлением реактивных самолетов и подаренной ими возможности моментально добираться до Майями-Бич или, скажем, до Ниццы, самая обеспеченная и изысканная публика здесь, конечно, стала встречаться реже. Но в отличие от того же Бар Харбора или, скажем, нью-джерсийского Лэйквуда (тоже в свое время необычайно популярного), в которых о былом блеске напоминают лишь фотографии и слова на страницах путеводителей и Википедии, слава Спринг Лэйка не закатилась совсем, а лишь слегка уменьшила своё сияние. Всё-таки близость к Нью-Йорку никуда не делась, да и океан с длинной полосой прекрасного песчаного пляжа всё ещё здесь. Так что, по-прежнему, желающие купить дом в этом чудесном и очень уютном маленьком городке должны приготовить, как минимум, пару миллионов долларов. Ну, а если вы хотите жить на первой линии с видом на океан (сомнительное, кстати, удовольствие, с учетом летнего нашествия отдыхающих и бесконечных зимних ветров, сурово дующих вдоль океана), то меньше чем с четырьмя-пятью миллионами можете к этой затее даже не подступаться.