Карен Стрит - Эдгар Аллан По и Перуанское Сокровище [litres]

Достав из кармана пальто футляр для визитных карточек, Дюпен ловко, точно фокусник, передал доктору вместе с карточкой несколько золотых монет. Доктор Хендерсон немедля сделался куда более покладистым.

– Напомните-ка дату прибытия судна в Лазаретто?

– Двадцать четвертое октября тысяча восемьсот сорок третьего.

– Рейс из Панамы, пассажиры и груз из Перу?

– Да, – подтвердил я. – И юноша по имени Иеремия Мэтьюз, согласно сведениям мистера Полларда, утонувший. Нам хотелось бы узнать подробнее о его судьбе.

– Идемте со мной.

Отведя нас к себе, доктор Хендерсон направился в кабинет, меблированный столом и множеством книжных полок. Здесь он быстро выбрал из собственной шеренги переплетенных в кожу амбарных книг нужную и принялся листать ее весьма толстыми, но на удивление ловкими пальцами.

– Вот и он. Иеремия Мэтьюз. Рожден пятнадцатого июля тысяча восемьсот двадцать первого, погиб двадцать шестого октября тысяча восемьсот сорок третьего. Утром тело за бортом заметил вахтенный, но утонул он так давно, что вернуть его к жизни не представлялось возможным. Опознан капитаном корабля, каковому и передано свидетельство о смерти.

– Но не само тело? – уточнил Дюпен.

– Нет, похоронен он здесь, – пояснил доктор Хендерсон. – Таков обычный порядок. Покойных мы отсюда не выдаем, опасаясь распространения инфекции.

– Даже если покойный утонул?

– Таков порядок, – пожал плечами доктор Хендерсон. – К тому же, моряки – народ суеверный и не желают брать на борт трупы: боятся заразы и несчастий, насланных духами.

– Вас не затруднит показать, где он похоронен? Хотелось бы подробнее рассказать его лучшему другу о месте, где он обрел последний покой.

Доктор Хендерсон кивнул.

– Думаю, отыскать сумею.

С этим он двинулся к выходу, и мы поспешили следом.

В то время как мы шли через отрадные угодья Лазаретто, повсюду вокруг кипела работа. Огородники, чернорабочие, сиделки, прачки, повара, уборщики – все были заняты делом. Надворные строения выглядели очень мило, прекрасно благоустроенные земли занимали обширные огороды и выпасы для самых разных домашних животных – кур, свиней, коз и коров, предназначенных в пищу тем, кто здесь трудится и живет. В скором времени мы дошли до кладбища, напрочь лишенного той обнадеживающей помпезности, какую мне доводилось встречать на кладбищах прежде. Могилы здесь были отмечены лишь простыми деревянными крестами с именем и датами рождения и смерти, выведенными черною краской. По-видимому, покойных здесь располагали по датам смерти: чем дальше, тем старше выглядели могилы. Доктор Хендерсон указал нам небольшой крест с надписью: «Иеремия Мэтьюз, 1821–1843». Пожалуй, сия жалкая картина лишь усугубила бы печаль мисс Лоддиджс. При этой мысли моя решимость предать убийцу юноши справедливому суду весьма и весьма окрепла: несомненно, он был убит и брошен в реку!

– Благодарю вас, доктор Хендерсон, – нарушил молчание Дюпен. – Ваша помощь неоценима.

– Рад служить, джентльмены.

– Еще вопрос, сэр, – заговорил я, когда мы покинули кладбище. – По вашим словам, тело мистера Мэтьюза заметил в воде вахтенный, а вы обнаружили, что вернуть его к жизни невозможно. А нет ли способа выяснить, действительно ли мистер Мэтьюз утонул, или же оказался в воде уже мертвым?

Над этим доктор Хендерсон размышлял до тех пор, пока мы не приблизились к гавани невдалеке от места, где стоял на якоре «Хопвелл».

– Нет, верного способа нет. Если б на теле обнаружилась видимая рана, я мог бы счесть ее возможной причиной смерти. Но дело, очевидно, обстояло иначе, а, по словам свидетелей, погибший злоупотребил спиртным, – несколько натянуто отвечал доктор.

– Разумеется, любые раны на теле Иеремии Мэтьюза вы бы обследовали, – продолжал я. – Но если он был отравлен или, к примеру, оглушен до бесчувствия и сброшен в воду, это было бы не столь очевидно.

– Да, – признал доктор Хендерсон.

– Понимаю.

Дюпен рассмеялся, точно я отпустил удачную остроту.

– Ну и фантазия у моего друга! Уж если юный мистер Мэтьюз благополучно добрался до филадельфийского Лазаретто из самого Перу в компании всех тех, кто был с ним на борту «Баунтис», какой резон убивать его здесь?

Оглянувшись на меня, Дюпен вскинул брови. Сей неприметный жест означал, что он не вполне доверяет нашему доброму доктору. Тут ветер донес до нас отчаянный вопль младенца, и мы невольно устремили взгляды в сторону судна, стоявшего на якоре в речных водах перед нами. Пока мы обследовали Лазаретто, на палубах «Хопвелла» скопилось еще больше народу, и горестный детский плач словно бы подводил итог общему настроению пассажиров.

– Прежде чем мы расстанемся, добрый сэр, расскажите нам о «Хопвелле». Откуда он прибыл? Что за груз на борту? – спросил я.

– Прибыл из Ливерпуля, а груз – те, кого вы видите на палубах.

– И долго ли «Хопвелл» стоит здесь? – беспечно поинтересовался Дюпен.

– Пять дней. На борту обнаружилось несколько случаев «черного языка» [49] «Черный (или «волосатый») язык» – в современной медицине «глоссофития». Сама по себе заболеванием не является и выступает, скорее, как симптом других поражений организма. . Двое умерших. Поэтому придется подождать и посмотреть, не заболеет ли кто-то еще. Если нет, значит, трущобы Саутуарка и Кенсингтона вскоре пополнятся еще одной партией папистов, – ответил доктор, нимало не стараясь скрыть презрение к пассажирам «Хопвелла».

Судя по выражению лица Дюпена, все это подтвердило некие его подозрения.

– Еще раз спасибо, доктор, – сказал я.

– Рад служить.

Доктор отвернулся, собираясь уйти.

– Phileo adelphos , – сказал Дюпен, слегка повысив голос.

Доктор оглянулся и нахмурил лоб.

– Что означает «братская любовь», – с сарказмом пояснил Дюпен. – Давая имя вашему городу, квакер Уильям Пенн проявил невероятный оптимизм. Доброго здравия, сэр.

С напускною серьезностью поклонившись, он отвернулся от доктора и твердым шагом направился к трапу нашего парохода.

Причалив к пристани на Фронт-стрит около половины третьего, мы двинулись к таверне «Русалка», дабы узнать там что-либо о команде «Баунтис», однако урчащий живот требовал пищи, и я надеялся заодно найти там нечто съедобное и облегчить муки голода. Стоило нам, покинув дневной свет, ступить во мрак таверны, уши наши наполнились гомоном перепивших пьянчуг, а в ноздри ударили запахи жирной пищи. Пройдя к стойке, Дюпен велел хозяину, рослому смуглокожему малому с такими мускулами, что немногие дерзнули бы ему перечить, подать нам две кружки эля.

– Быть может, нам заказать чего-либо поесть? Например, тарелку сыра с хлебом, – предложил я, принимая от хозяина таверны кружку (пожалуй, заказывать здесь мясо и даже рыбу, невзирая на близость реки, было бы неразумно).