Роберт Беннет - Город клинков

Мулагеш охает:

– Ох. Мать твою за заднюю ногу…

—Турин? – спрашивает Шара.

Голос ее идет откуда-то издалека и с помехами, словно не Шара сейчас говорит, а кто-то собрал ее голос, упаковал, перенес в комнату Мулагеш и распаковал над самым ее ухом. А еще в голосе чувствуется бесконечная усталость. И принадлежит он очень постаревшей женщине… такое впечатление, что Шара только и делала, что говорила, со дня их последней встречи…

– Турин, ты рехнулась? Мы не можем себе позволить так рисковать!

– Хорошо, – говорит Мулагеш. – Ух ты! Подожди-ка. Я и не знала, что такое можно провернуть.

Она недоверчиво осматривает стекло, словно пытается отыскать в нем какой-то тайный механизм.

– Это… это же чудо, правда?

– Блин, естественно, это чудо! А кроме того, сейчас три часа ночи! Может, мне еще о чем-нибудь вас информировать, прежде чем вы соблаговолите сообщить мне, какого эдакого вы вытащили меня из кровати в… неглиже! Это если предположить, что у вас есть причина. Причем уважительная!

Сигруд говорит:

– Турин думает, что твой агент отправилась в посмертие.

Шара хмурится:

– Что?

– Э-э-э… ну ладно, – говорит Мулагеш. – Давай я тебе все объясню.

И она пытается изложить свои соображения, причем получается не очень связно и стройно, хотя она только что, не сбиваясь, рассказала все Сигруду.

Шара слушает и не замечает, что рука ее отпустила полог, открывая взгляду ярко-розовую с голубым пижаму на пуговках.

– Но… Но это невозможно, Турин, – наконец говорит она. – Ты не могла ее видеть. Вуртья мертва.

– Я знаю.

– Абсолютно мертва.

– Я знаю! Как считаешь, над чем я думала все это время?

– Да, но… в смысле ее чудеса больше не работают! И я это точно знаю. Я несколько раз попробовала их совершить, в разных точках Континента. Это очень полезная штука, когда нужно понять, нет ли искажения реальности в том или ином месте, работают ли, как обычно, физические законы…

– Н-ничего не понимаю.

– Ладно. Одним словом, Божество, которое мы знаем как Вуртью, очень, очень давно покинуло пределы нашего мира.

– Я знаю. Но я видела то, что видела.

Шара вздыхает, шарит рукой по тумбочке и надевает очки. Затем идет к окну и говорит:

– Приложи свой перевод телеграммы Чудри к стеклу. Быстрее. Пока нас не застукали.

Мулагеш прижимает бумагу к стеклу – к ее удивлению, под пальцами у нее – самая обычная твердая поверхность.

Она не видит Шару и слышит только ее голос, пока та читает:

– Ох… боже ты мой… Бедная девочка, через что ей пришлось пройти…

– Так что ты понимаешь, насколько серьезна наша ситуация.

– Да, – говорит Шара. Голос у нее такой, словно она за эти минуты постарела еще лет на десять. – Можешь убрать от стекла записку, спасибо.

Мулагеш повинуется. Шара смотрит в пространство перед собой, устало смаргивая. Тут из-за полога кровати доносится тихое ласковое воркование. Шара тут же оживляется, бежит обратно к постели, просовывает голову между занавесями и тихо кого-то увещевает. А потом снова возвращается к окну.

– Там кто-то есть? – спрашивает Мулагеш.

– Что-то вроде того.

Судя по тону, Шара не желает продолжать разговор на эту тему.

– Когда ты последний раз спала? – спрашивает Мулагеш.

– Спала? – повторяет Шара. И пытается улыбнуться. – Я уж и забыла, что это такое – спать…

– Я так смотрю, дела неважно идут.

– О да. В смысле, да, неважно идут. Я думаю, это мой последний срок как премьер-министра.

– Что? Что будет со всеми твоими программами? С гаванью?

– Их закроют. Гавань – нет, они не смогут пойти против условий контракта, но все остальное они обглодают до кости. Если, конечно, новый премьер не пожелает оставить все как есть. Но это маловероятно. Ну ладно. – И она трет глаза. – Это может подождать. А кое-что подождать не может. Мы должны подумать вот о чем – о жертвенности.

– О чем?

– О жертвенности. Это многое объясняет. Ты знаешь историю святого Жургута? Как он сделал меч Вуртьи из руки своего сына?

– Что-то такое слыхала.

– Его сын – единственный его ребенок – пал в бою с жугостанцами. Это все случилось до того, как Божества объединились, конечно. Так или иначе, но вместо того, чтобы печалиться и оплакивать своего сына, он отрубил ему руку и преподнес ее в качестве жертвы Вуртье. Так велика была эта жертва, что рука преобразилась в оружие для нее, орудие убийства – меч Вуртьи.

– И он стал личным ее символом, – говорит Мулагеш.

– Точно. Но многие забывают, что эта жертва была принесена в подражание другой – и случилось это почти сто лет тому назад. Потому что Вуртья действительно первая из Божеств создала посмертие, но одной ей это было не под силу. Она же Божество разрушения. Она не могла ни строить, ни творить. У нее не имелось такой способности. Поэтому ей требовался кто-то, кто мог это делать. Ее противоположность, как писала Чудри, – Аханас.

– Аханас? – удивленно переспрашивает Мулагеш. – Божество… растений?

– Божество роста, Турин. Плодовитости, плодоносности, жизни – и созданий. Другими словами – полная антитеза Вуртьи. В древности, до того как Божества объединились, летописцы говорили, что Вуртья пришла к своей противоположности и запросила перемирия. И некоторое время Вуртья… ухаживала за ней.

– В смысле ухаживала? Как в…

– В смысле как влюбленные ухаживают, да, – кивает Шара. – Да, и в сексуальном смысле тоже.

– Но ведь Вуртья, она…

– Она была Божеством. А божественное очень трудно улавливается нашей речью, нашими словами. Большинство к нему вовсе неприменимо. Так или иначе, но скоро стало понятно, что Вуртья преследовала еще и другие цели помимо близких отношений. Она воспользовалась своей связью с Божеством Аханас, чтобы создать Город Клинков, призрачный остров, где последователи ждали ее после смерти. Обычно сотворение острова описывают так: два Божества вошли в море и белые берега поднялись под их ногами. Произошло это в полном согласии с их природой – и в полном противоречии ей: жизнь после смерти, созидание после разрушения. Это был акт творения с мощным полярным зарядом, и он потребовал от обоих Божеств такого единения, что их некоторое время трудно было отличить друг от друга. Но как только Вуртья получила то, что хотела, – как только она создала посмертие для своих последователей, – она отделилась от Аханас. Что было крайне нелегко на том этапе.

Мулагеш припоминает рисунки на стенах комнаты Чудри.

– Она отрубила себе руку, да? – тихо спрашивает она.

Шара склоняет голову к плечу:

– Как ты об этом узнала?

– Чудри нарисовала это на стене. Две фигуры на острове, одна отрубает себе руку по запястье. Она отрубила себе руку, пока Аханас держала ее, да?