Марк Шейдон - Проклятие Звёздного Тигра. Том I [СИ]

— Рассказывай по порядку. — Чен усмехнулся: — Начиная с момента, когда от меня толку уже не было.

Юноша предпринял безуспешную попытку прикинуться невозмутимым.

— Ну, мы ушли в Кружева и в связке направились к Камню. А едва вы его коснулись, пошло веселье. Я сперва думал, так и должно быть, а потом чувствую, связка рвётся, а в Сумраке вы… — юноша сделал неловкую паузу. — Я еле вышел. Он меня не отпускал. Вспоминать жутко.

— Джаэлл, дорогой. Твоё изложение очень образно, но несколько, я бы сказал, беспредметно. Что ты подразумеваешь под словами «веселье» и «не отпускал»? Ты всё-таки Вэй, а не менестрель в трактире.

Джаэлл, конечно же, обиделся. Шпильки в адрес менестрелей всегда были верным средством задеть его достаточно сильно, чтобы заставить на время позабыть о разнице меж учеником и Лучом.

— Весельем, — с язвительной ноткой уточнил он, — это, разумеется, называть не стоило. Простите, я выразился неверно. Неожиданное и пугающее зрелище в Сумраке и более чем странное в Кружевах. На миг вы полностью исчезли из Чар, но так, словно что-то вас выбросило рывком. А потом ваше Кружево ослепительно вспыхнуло белым, и затем переливалось всеми оттенками пламени и завывало, как ветер в бурю. Пронзительные, дикие звуки. Мне казалось, они хлещут меня, как плети… но и завораживают.

— Вот как? — негромко проронил Ченселин. — Почему?

— Я не знаю. Они были невыносимы, и в то же время прекрасны. Невыносимо прекрасны. — Юноша с усмешкой пожал плечами: — Я же сказал — странно. И страшно, и больно, и восхитительно. Камень, и те звуки, и я сам, — всё слилось в одном узоре, и он ужасал, и он был самой сутью Красоты. — Он вздохнул. — А в Сумраке ты кричал. (Чена даже сейчас развеселило, как легко мальчик, во власти образов Чар, сбивается с почтительного «милорд мой Магистр» на «ты» равного к равному). И рвался к Камню — будто привязан и не можешь дотянуться, а он нужен тебе, как воздух. Но твоё Кружево с той же силой рвалось прочь от него. — Он помедлил. — И со мной было то же. Он звал меня, и я противился, как мог, а сам страстно желал подчиниться. Так желал, что это и пугало. Вырвался и нырнул сюда. Зря? Или нет?

— Нет. Вэй должен верить мелодиям Кружев. — И вдруг, поддаваясь мальчишескому безрассудству, которое в детстве заставляло его дерзить Каэрину, спросил: — Джаэлл, ты хочешь стать Пламенеющим?

— Я? — юноша рассмеялся. — Ну, я ещё не свихнулся. Как Вэй в здравом уме может этого хотеть!

— А могущество Камня? Как там в легенде — «нет силы, что с ним сравнится, и нет предела власти»?

— В легенде, — хмыкнул Джаэлл, — ещё есть насчёт великой боли. Нет уж, спасибо. И, кстати, как «нет предела», если его направлял Творитель? Вот у него и правда власть, а Огонь весь в его руках, бедняга.

— Да, — задумчиво кивнул Чен. — Ну, иди. Тебе надо отдохнуть. Камень — тайна, и полон сюрпризов.

«Весь в его руках». Вот почему так страшит меня Камень. Моя судьба… или твоя, быть может?

ДЖИССИАНА

Она видит сон. Путаный, беспорядочный, странный. Череда ярких картин; и она просыпается, едва ли не с ужасом озираясь и слушая дикое биение сердца, но сон тотчас схватывает её вновь, она падает на подушку, тонет в видениях, уходит, погружается…

в огонь. Не её — но и она могла бы сиять так звонко, так ослепительно! Холодный огонь, пламенный лёд… я знаю суть, это я и не я, я пламенный лёд, я никого не согрею… а вот он — создан, чтобы греть. Но кто, и где, и моё лицо или чужое я вижу в огне, сверху, отовсюду… изнутри, из самого сердца пламени?

Она открывает глаза и лежит, глядя во тьму. Почему это так важно? Почему важно что? Вспомни…

Снова сон. И пламя, пламя. Дом в огне? Или огонь, который сжёг всё во мне, когда я всё потеряла?

Ей снятся два лица, но потом она их не помнит, и неудивительно: они то скрыты от неё в пламени, то сливаются, превращаясь друг в друга, меняясь чертами, цветом глаз и волос. Один — острый, почти болезненный восторг. Другой — нежная, тёплая, глубокая тишина. И оба ждут её. Оба ей опасны.

Джиссиане снится человек с тысячью лиц, и он ей не нравится. Его облик течёт, изменяется, как и у тех двоих, но он другой, совсем другой. И всё-таки — на каждого из них чем-то неуловимо похож. И это ей нравится ещё меньше. И когда она всматривается в него — до боли в глазах, — её не оставляет чувство: одно из тысячи лиц принадлежит ей, Джиссиане. И она почти понимает. Она леденеет от страха. Потом среди танцующих языков огня возникает, кажется, женщина: пышные волосы текут, сплетаясь с огнём в причудливые формы, в диадему, нимб, корону… тонкие черты, нежность и сталь — и жгучий проблеск узнавания — и прекрасная юная женщина тает в океане огня, а она, просыпаясь, плачет от горя.

Она снится сама себе. Ну, вот она и узнала. Только облик у неё изменился, но в снах это происходит то и дело: я она — и вдруг уже «он», и теперь я старше, и стала — стал? — очень красивым. Вокруг меня — фонтан из белоснежных огненных искр. Фейерверк, и он рождён мною, и создаёт меня. И пылающий, слепяще-белоснежный камень во лбу, меж спутанных прядей чёрных (а мои светло-русые, и вправду не выкрасить ли их в чёрный?) волос. Где ж я видела такое: изумрудные камешки в рыжевато-каштановых локонах, я не свожу с них глаз (их щиплет от слёз, зелёные искорки мерцают, расплываются), тонкие — не мои — пальцы нервно теребят пряди, и камешки, блестя, падают, и падают, и катятся по асфальту…

Камень и пламя. Венец из огня. Я протягиваю руки, и кто-то близкий, как часть моей души — нет, он и есть моя душа, — сжимает их, не давая мне упасть, согревая. Что сделает со мной ледяное пламя, если он (кто? почему я не могу его видеть, почему я боюсь его?) отпустит меня и уйдёт? А что меня ждёт, если он всё-таки решит со мною остаться?!

Трава и деревья, и я смотрю на себя чёрными — серыми — чёрными снова глазами. Камень мой сияет. Нас — меня — двое. И один, одна боль, одно сердце, одна багровая тень на тропе. Лесной пожар, мы оба…

Человек с тысячей лиц. Ищет. Страшно даже сейчас, когда все его очи — слепые. Он может прозреть, этот тысячелицый, и случайно (только случайно, ведь не меня он ищет, о, только бы не меня!) увидит — и мне конец. Мне уже никогда от него не уйти. Нигде не укрыться.

Почему он такой холодный, огонь? Не греет, а леденит меня всю — всего? — тело, мысли, сердце. Но прикасаться ко мне не стоит: других моё пламя ещё как обжигает. Может, и тысячелицего оно сожжёт?

А потом сон плавно перетёк в сценку из прошлого, знакомую и — на сей раз — вполне понятную: она болтает с Лэйси о какой-то детской чепухе, ну да, о «близнецах наоборот», о том, как здорово бы найти её, Джиссианы, близняшку-душу, и Лэй, по своему обыкновению, поддразнивает её, а на самом деле не гонит и не вышучивает, а говорит, как со взрослой… будто бы с настоящим, взаправдашним другом. После этого сна она заснуть уже не могла: слишком боялась увидеть его опять. Вот только кто был там ещё, кроме неё и сестры, кто вновь и вновь влезает третьим в этот сон… или сегодня их было двое?