Марк Шейдон - Проклятие Звёздного Тигра. Том I [СИ]

Сведения о влажности, почве и грядущем урожае собирались быстро, но для полноты картины мне надо было проехать по каждой деревне, оценить каждый плодовый сад, каждое засеянное и отдыхающее поле, не пропустив ни одного, а это было занятие тоскливое и в общем-то, бесполезное: небольшие отклонения обычно стабилизировались сразу же — в частности, чтобы такой вот, как я, заезжий Магистр не обнаружил непорядка и не поднял шума. И Брэйвин это прекрасно понимал. Так зачем же он послал меня сюда?

Самым простым и безопасным было бы предположить, что ему и вправду нужны эти сведения, а я — тот, кто может собрать их незаметно, и Брэйвин знает меня достаточно хорошо, чтобы доверить такое дело: кропотливое и нелёгкое, особенно для того, кто не хотел бы испортить отношения со всеми Магистрами и вейлинами Джалайна разом — но из преданности ему или из страха, для которого имелись веские основания, сделал бы это. Хорошо бы ещё понять, в какое из моих побуждений верит он больше — страх или преданность. Будь на его месте я сам, вряд ли я полагался бы на верность того, кто скрыл его ложь и стал частью обмана. Но страх тех, кого мы держим в руках, довольно прочная гарантия послушания.

Из этих рассуждений плавно вытекал второй вариант: он проверяет меня. Моё мастерство Вэй-лорда или степень повиновения, ему лично или интересам Тефриана, а может, всё это вместе… и тогда, быть может, в день моего Испытания Звезды я ошибся куда сильнее, чем думал: не только сам я знаю, что Лучом стал нечестно, но знают и другие — остальные Лучи, кто-то из Магистров… или все они, отчего нет. Мне ведь с самого начала верилось с трудом, что замеченное мною, учеником, ребёнком, — не заметили эти опытные, могущественные люди, танцевавшие в Кружевах за много десятилетий до того, как я вообще родился.

И тогда, возможно, вся эта тёмная, туманная картина мира, которая соткалась вокруг меня в тот день, — совершенно неверна. И в общем-то, я не отказался бы в это поверить. Потому что это означало бы, что нет пугающей истории с подделанным итогом испытания: оно тогда лишь началось, но не завершено и по сей день продолжается. И Брэйвин вовсе не изобрёл способа закрыть взоры и слух Слышащих и не проделал это с невероятной дерзостью прямо в Башне, в тесной взаимосвязи с сильнейшими, протащив меня в Звезду с целью, которой я совершенно не понимал… Если всё это было лишь этапом моего испытания, то худший итог — что я проиграл его. И хотя мне вовсе не хотелось из-за этого умирать, но жить в мире, где Верховный Магистр наделён таким пугающим умением и вовсю его использует, зачем — неясно… нет, этого мне хотелось куда меньше, чем оказаться обманутым и мёртвым.

Тем более, что как ни посмотри, а обманутым я оказался всё равно, когда стал Лучом незаслуженно, и с того дня был готов в любой момент заплатить за это. Звезде или Брэйвину… или самому Полю, которое не волновали наши звания и степень почёта — ему были нужны только силы и талант. И не окажись у меня в нужный миг того или другого, Поле убило бы меня не в наказание, а просто за то, что я тот, кто я есть… точнее — не тот, кто ему, Полю, на моём месте требуется.

Но как бы мне ни хотелось принять эту версию и выдохнуть с облегчением — я не мог. Потому что для этого следовало поверить, что в игре участвовал Каэрин — а он не играл в тот день, и после на приёме, и тем более, когда я пришёл к нему, уверенный, что здесь-то мне нечего опасаться, а вместо ответов на вопросы и надежды на помощь получил обвинение в предательстве. Но нет, он не играл. Не смог бы. Такой гнев и горечь подделать было просто невозможно.

И здесь я невольно — и неизбежно — возвращался к третьему варианту. Каэрин. Он всегда, сколько помню, опасался Верховного, хотя причин я в детстве не понимал и списывал всё на соперничество между Магистрами, извечное выяснение, кто искуснее в Кружевах. Каэрин никогда не вступал в такие сражения, называя их сумрачной ерундой, пустой тратой времени, недостойной Магистров. Но я знал, что на деле он не был столь равнодушен к своей репутации, и слава «талантливейшего из Вэй Тефриана» грела его сердце — пусть разум учёного и душа Вэй и противились столь сумрачному удовольствию.

А что до Брэйвина, Верховного, — тот не любил его. И я снова не представлял причины. Но оказавшись с Брэйвином столь рядом — в Звезде и куда ближе, в тот миг, когда он подменил своим моё Кружево, — я не мог не узнать некоторых вещей, которых мне знать вовсе не следовало. Нет, я не думал, что Брэйвину нравится моя осведомлённость о том, как мало приязни он ощущает к прочим Магистрам — и к Каэрину в особенности. Всё, что я мог тогда сделать, — притвориться, что и сам я от милорда моего Магистра Каэрина не в восторге. И к счастью, милорд мой Магистр подыграл мне на славу, публично отшвырнув от себя… хотя весьма сомнительный вкус был у этого «счастья». Как и вообще у всей этой партии шэн под названием «Чен Тарис, Луч Звезды Тефриана».

И мне некуда было деться от мысли, что Верховный не хуже меня знал о том странном летнем дожде во владеньях Каэрина, а теперь задумал узнать подробности. Или же они были ему известны куда лучше, чем мне, и сейчас он увидел способ это использовать — против моего учителя, заменившего мне отца, и с моей помощью.

Лето, как всегда, обрушилось на Тефриан в единый миг, решительным натиском горячего безветрия и синих звёздных ночей. Его вечный кошмар: он с детства плохо переносил жару, и сейчас валялся бы на смятой постели, обнажённый, обессиленный и ко всему безразличный, тоскливо глядя в потолок. Или ушёл бы в самый глубокий и пыльный подвал Замка и бесцельно бродил там, собирая паутину на волосы и одежду, меж огромных коробов, хранящих древние пергаменты, не раз уже переписанные для библиотеки. К исходу первой недели он кое-как привыкал к утомительной жаре, но и тогда сил хватало только на танцы с мечом и вялые полуночные верховые прогулки вместо прежних бешеных скачек во весь опор: Кусаку зной донимал не меньше, чем его, лошадка делалась капризной и ленивой.

Так было из года в год. Но сейчас — нет. Изменился ход времени, порядок вещей или он сам? Он не стонал от головной боли ночами и не ползал весь день, как муха в меду, — он жил, жил, чувствовал себя живым и счастливым! Энтис восхищался чудом… и почти не сомневался, что причиной чуда был Вил.

Вил пел ему ночи напролёт. Минела под искусными пальцами ликовала, рыдала, обнимала его душу и уносила ввысь, к звёздам, в Мерцание… Он задыхался и кусал губы, чтобы не кричать — от боли или восторга, не понимал, и сердце замирало, а рассудок шатался и тонул в туманном, нежном, запредельно прекрасном безумии. Вил толкнул его в мир звёздного света, ночных причудливых теней и загадочных звуков — дитя леса, посвящённый в его дикое волшебство; и он нырял в этот мир с головой, растворялся в нём, опьянённый, околдованный. «Вил» — словно гладкий камушек-янтарь на языке. «Вил. Мой друг».