Марк Шейдон - Проклятие Звёздного Тигра. Том I [СИ]

— Не нахожу причин вашего здесь присутствия, вэй’Ченселин. Не откажете ли вы в любезности просветить меня?

Он был закрыт, словно в броне, и пламя в его глазах, его песне, повсюду — оно появилось снова.

— Мы же одни, милорд. Я никого не слышу, даже глубокие щиты беззвучны.

— Я не спрашивал вас о степени прочности моих щитов, — холодно проронил он. — Мой вопрос звучал, мне казалось, предельно ясно: что вы делаете здесь после того, как я недвусмысленно выразил надежду более не вести с вами бесед. Мне представлялось, что это желание подразумевает и отсутствие встреч.

— Я не вполне понимаю вас, — медленно сказал я, чувствуя свои слова тяжёлыми камнями, падающими с губ на траву лужайки, взрыхляющими почву у моих ног, делающими её… трясиной.

— Меня удивляет эта внезапная неспособность понимать. До сих пор вы были весьма понятливы. Но я могу пояснить, дабы исключить это прискорбное непонимание: предателям здесь не рады, визиты их неуместны, и я был бы вам крайне обязан, если бы, выбрав себе прилюдно второго наставника, вы дали себе труд забыть о существовании первого. Полагаю, для Луча, наделённого букетом ваших талантов, это будет совсем несложно. Во всяком случае, для меня это оказалось проще, чем сдуть в траву муравья.

Я молчал, а мои веера трепетали двумя бесшумными крыльями, стремясь вырваться на свободу.

— Прощайте, лорд Тарис. Да пребудет Луч вовеки в Мерцании Изначальном.

Мы повернулись друг к другу спиной одновременно. Я вдел ногу в стремя в миг, когда дверь с грохотом захлопнулась. Довольно было мысли, чтобы с места бросить коня в галоп: править сумрачным способом не хотелось. Перед глазами у меня стоял образ Двирта, великого Луча, чья бесцветная тишина не нарушалась ничем и никогда, и его душа казалась — или была — непроницаемой для бурь и волнений Сумрака, став не тьмой, а всего лишь отсутствием света, тепла, став камнем.

Солнце укатилось к горизонту, и теперь на него можно было смотреть, не рискуя ослепнуть: диск цвета красного вина (или крови, думал Вил, кому что нравится) неторопливо падал в травяной океан, а вокруг него прозрачное вечернее небо переливалось множеством красок. Оранжево-багровые волны растекались в лимонное мерцание, и светло-зелёную хрупкость весенних листьев, и росчерки красного золота, и неуловимые серебряные блики — едва заметишь, и их уже нет, и лиловые вуали подступающих сумерек… и много других оттенков, для которых, наверно, в мире Сумрака просто не существует слов.

Вил был пленником закатов с детства. Он ощущал их как музыку, хрупкие, переменчивые, лживые закатные краски, как самые прекрасные песни. А чем был он — певец, восхищённый слушатель или нота в мелодии? Ещё один призрачный всплеск цвета, мелькнувший в небе?.. У его ног спал белокурый мальчик, раскинув руки, словно отдаваясь на милость и доброму, и злому на его пути. Вил устроил над ним полог из плаща, наброшенного на ветви, положил на лоб мокрую тряпицу, смазал соком медвянки его руки и грудь, обожжённые солнцем; возился с другом из последних сил и мечтал об одном — лечь и немножко отдохнуть. А потом взглянул в небо — и закат обрушился на него ливнем поющих красок. Он прижался к яблоне, подумал, что сейчас потеряет сознание или разрыдается, и целиком ушёл в закат.

Краски струились, завлекали, дразнили. Ему хотелось кричать, или играть, сдирая мясо с пальцев и разрывая струны, или умереть. Больше, чем восторг, — то было почти безумие. Таинственный полумрак леса окутывал его душу грустным покоем, горы слегка пугали, изумрудно-золотые поля делали его беспечным, насмешливым и дерзким, рассветы манили в путь, в новые края и в неизвестность. Закаты — оглушали. Он тонул. Он переставал быть Вилом, менестрелем, бродягой в лохмотьях, переставал быть вообще — преображался во что-то загадочное, неистовое, свободное… нечто из бесплотного Мерцания, ничего общего не имеющее с властным, тяжёлым, осязаемым миром Сумрака.

Он стоял и стоял, недвижимым мраморным изваянием — одинокая хрупкая фигурка под одиноким деревцем, озарённая багровыми волнами, не ребёнок двоих людей из плоти и крови, а призрачное дитя Мерцания Изначального, неведомо зачем принявшее облик человека — и тем лишь несхожее с детьми Сумрака, что среди них не бывает столь безупречной, поистине неземной красоты.

А Вил просто смотрел, как садится за горизонт солнце…

Cперва пришла музыка, за ней слова, и началась работа: подбирать аккорды, приглаживать стихи и учить. Новая песня, он знал по опыту, может улетучиться из памяти начисто, стоит пройти паре часов, и повторял снова и снова, пока не уверился: теперь-то она точно не позабудется.

Баллада вышла невесёлая: о влюблённых, что жили и погибли в далёкие дни Войны Чар. Дни, когда кровь лилась на плодородные земли чаще дождей, и не спелые колосья всходили на полях, а печальные венцы надгробий. Злые времена… люди звали их — Багровые Годы, годы крови. Они пронеслись над Тефрианом семь веков назад, оставшись лишь в легендах, туманных и противоречивых. Не вызывало сомнений одно: страшные три года под небом Тефриана бушевала война, и виной тому была вражда Чар-Вэй. Чего не поделили, к чему стремились — ответы потонули во тьме ушедших дней…

Легенды говорили, что в той войне Свет одержал победу. А Вил думал: нет, победы там не было. Были ненужные смерти, разбитые судьбы, слёзы и кровь. И погасло великое Созвездие Чар! Даже о его существовании не всякий помнил… Ушли в небытие веками копившиеся знания о природе Чар; вместе с мудрецами погибла в битвах постигнутая ими мудрость. А что осталось? Вместо пяти Обителей Чар, где обучали всех, независимо от положения и тяжести кошелька, — одинокая Огненная Башня, укрытая в мрачных, погибельных для человека Кричащих Скалах. Вместо могущественного Созвездия — одна Звезда, которая и не скрывала: даже пять сильнейших Магистров-Лучей слабы в сравнении с прежними адептами Чар, как слаб крохотный ребёнок рядом со своим полным сил молодым отцом.

Темна история Войны Чар, думал Вил. Злые помыслы выпустили её в мир, и злом она обернулась. И даже не в пролитой крови то зло: люди умирают всегда, в постели от старости или юными от меча, но всегда рождаются новые люди, чтоб распахивать под поля покрытые пеплом земли и возводить города прекраснее старых. Но кому под силу возродить убитые знания? Мир воротился в Тефриан, и люди лишь в сказках слышат слово «война»… но кто вернёт им открытия Созвездия — о природе Мерцания Изначального, о законах породившего мир Сумрака, о поющем Кружеве Чар? Сколько лет или веков ждать Тефриану, пока на его небосклоне вспыхнет второе Созвездие, и суждено ли дождаться? Такие грустные раздумья нередко овладевали его душой в сумеречные часы, сменяющие чудесную картину заката. И в эти часы к нему приходили мелодии и строки новых песен — о красоте мира и непостижимой сложности людских душ, о любви, мужестве и предательстве. О крохотных, слабых пылинках жизни, попавших в безжалостный ураган чужих неистовых страстей и злого могущества. О Войне Чар.