Василий Щепетнёв - Гамбит Смерти

— Твой прогноз на Мехико?

— Извини, дурацкий вопрос. Прессу читай. Одно скажу — Стачанский за год прибавил очень сильно. Вторая волна роста — в тридцать девять лет. Удержится на этой волне — не будет ему равных.

Он отодвинул стакан, взглянул на часы.

— Пойду, пожалуй. Глазам нужно дать адаптироваться.

Я драил пол. Толя, Толя, все ищешь свою звезду. Мир повидал, семья, трое детей, работа уважаемая, в турнирах за бугром играет, а мало. Не то. И смотришь в бинокль на небо, ищешь комету, в глубине души зная, что это попытка с заранее негодными средствами. Смешно. Недалеко отсюда — Большой Азимутальный телескоп, БАТ, шестиметровое зеркало которого стережет небо, — и ты со своим Цейсом.

Чья б корова мычала…

Устыдясь, я достирал халат, натянул на веранде веревку и повесил сушиться. Утром поглажу. Повар обязан держать себя в белоснежной неприступности. Не отечественный докторишка в замызганной спецовке без половины пуговиц.

Закрыв кухонные двери, я галереей прошел в шале.

Юра с Олегом сидели за столом и щелчками гоняли по шахматной доске шашки.

— В чапаевцы играете, господа?

— Лично я — в колчаковцы! — шашка упала под стол, и Олег полез за ней.

— По настоянию трудящихся старинной русской игре возвращено ее первоначальное имя, — усмехнулся Юра.

Я отправился в свою комнатушку, разделся и лег. Стук шашек вскоре стих. Нарубились, станичники…

Приглушив лампу до минимума, я лежал, вслушиваясь в скрип дома.

Сверчка не хватает.

Барабанная дробь первых, крупных капель дождя. Оловянные солдатики маршируют по крыше.

Дробь слилась в сплошной шум.

БАТ не работает в связи с неблагоприятными погодными условиями. Теперь Анатолий с ним на равных. Зеро — зеро.

Но судья не зафиксирует ничьей.

Засыпая, я думал о принцессе Ки-Еве.

Балмуш для меня — воспоминание о детстве и готовится всегда приятно, но и с легкой грустью. Давно это было. В Молдавии места Денисову нет.

Размышления на печальную тему прервал Аркашка — ранняя пташка. Не способен человек начать день, не потравившись кофеином.

— С добрым утром, Петр Иванович! — а сам, как бы машинально, вертит джезвей в руках.

— И тебе того же. — Ветер порывами бросал дождь в окно.

Льет и льет.

— Мне бы водички вскипятить.

Я освободил на плите местечко.

— Спасибо, Петр Иванович.

Он с нарочитой неловкостью примостился на краешке табурета. Скромняга. Труженик шестидесяти четырех полей готовится к уборке урожая.

— О чем задумался, земеля?

Мы с ним и в самом деле земляки. Я родился в Кишиневе, он в Бендерах. Но он, а, вернее, его мама, почувствовали неладное раньше и спокойно перебрались в Питер.

— Да вот, о доме беспокоюсь. Мама одна, скучно ей. И за рыбками ухаживать сложно. У меня аквариум большой, двадцативедерный. Двести сорок литров ровно.

— Домой хочется?

— Немного. Плохо, позвонить отсюда нельзя. На почту надежда слабая. Письмо бы получить…

Мобильники здесь не работают. Горы.

— Если машина придет — получишь, — я опустил мешалку в котел и закрутил между ладонями. Индеец племени Сиу добывает огонь трением — спички забыл взять.

— Может не придти?

На вынутой мешалке остались комочки мамалыги. Не готова.

— Горы есть горы, душа моя. По такой погоде и доллар не тянет.

Вода в джезвее закипела. Аркаша высыпал в него ложку чая. Индийского, гранулированного. Варвар.

— Молочка бы капельку, Петр Иванович.

— Изволь, — молоко в чай? Последователь Оруэлла. Я отвернулся.

По галерее — шаги. Несет еще кого-то нелегкая. Всех гнать пора!

— Простите за вторжение. Анатолия Яковлевича нет у вас?

На подобный вопрос всегда хочется в ответ пошарить по карманам, вдруг да завалялся. Но с Нимисовым шутить вредно.

— Нет, — Аркаша отхлебнул пойло.

— Мы всегда в это время занимаемся медитацией — Александр Борисович, он и я. Некоторые — Нимисов посмотрел на Аркашу, — пока до этого не дозрели. Но Анатолия Яковлевича нет. Я заглянул в его комнату — никого, и постель заправлена. Надеялся, он тут.

— Нет. И не было. Я вчера его видел, поздно вечером, с биноклем, — пора убавить огонь под котлом.

— Странно. Где ж ему быть?

— Вдруг плохо стало? Сердце? — Аркаша отложил кружку. — Я поищу его, — он кивнул на окно. — Плащ надену и пойду.

— Я тоже, — Нимисов покинул кухню.

Нехорошо. Совсем нехорошо. Я заглянул в кладовую, снял с гвоздя дождевик, обулся в сапоги.

Вода скатывалась по склону вниз, сливаясь в грязные ручейки. За дождем, едва угадываемый, рокотал Желчуг.

Из шале показались Нимисов с Аркашей. Я присоединился к ним.

— Саблецов как-то брал меня на свои астрономические обсервации. Вдруг он там? — из-за шума приходилось почти кричать.

Ненадолго хватит дождевика. Ветер дул в спину, и сырость уже холодила меж лопаток.

Опрокинутый стул, исхлестанный дождем, растопырил беспомощно ножки, а рядом в траве лежал человек, лежал лицом вниз, вытянув вперед руку, а другую подвернув под себя. Посиневшее лицо и широко раскрытые глаза с белесыми зрачками.

— Что с ним?

Кто спрашивает? Не узнаю голоса.

Я попытался отыскать пульс. Бессмысленно — окоченение успело сковать мышцы. И, перечеркивая шею — темная борозда.

— Он мертв, — я и свой голос не узнал.

— Я будто ждал этого, — верно, Аркаша. — Он раньше на сердце жаловался.

— Сердце не виновато. Он задушен, — я поднялся.

— Вы уверены? — Нимисов смотрел на мое плечо.

— Уверен.

Я осмотрелся. Вот он. Огромные объективы уткнулись в грязь, отвернувшись от нечистого неба.

— Вероятно, Саблецова удавили ремнем собственного бинокля.

Мы стояли, не решаясь двинуться и тем самым признать свершившееся.

— Надо позвать остальных, — Аркаша не выдержал первым.

— Иди, — я поднял стул, сел. Мокрая одежда липла к телу.

Не спас дождевик. Ничто никого не спасает. Не вставая, дотянулся до бинокля.

— Осторожно! Там могут быть отпечатки пальцев!

— Дождь идет много часов, — я не смотрел на Нимисова, не смотрел на Анатолия. Не смотрел никуда.

Когда Саблецова укладывали на носилки, из руки отделился и упал на землю темный предмет. Я подобрал его. Пешка. Пластмассовая черная пешка. У меня был когда-то такой комплект. Подарок на день рождения в пятом классе.

С биноклем в одной руке и со стулом в другой я плелся за всеми.

В обеденном зале Олег и Юра замешкались в нерешительности.

— Кладите на пол, — распорядился Нимисов.

Я замерз. Дрожь пробирала, откатывалась в глубь и замирала, не исчезая.

— Я полагаю, нам необходимо обсудить, что следует предпринять, — голос Стачанского — единственное, что осталось сухим вокруг. — Для начала переодеться и согреться. Петр Иванович, желателен крепкий кофе или чай.