Борис Наумов - Любовь и Разум

Несколько минут Вадим Петрович, осмысливал ситуацию, в которой он добровольно оказался. Чувства разочарования и отчаяния сменялись ощущением гордости и удовлетворения от понимания нужности и правильности своего решения.

–Не отчаивайся, Петрович, – услышал-почувствовал Умаров мысль Михаила, дошедшую до его сознания. – Мы начинаем действовать, как задумали с Вашими сыновьями. Сейчас будем одновременно думать о Вороне и его заблудшем жизненном пути. Только для начала наш сеанс будет продолжаться недолго. Минут десять – не более. Начинаем.

Сложившись вместе два энергетических потока мыслей Михаила и Вадима Петровича, проникали в полусонный мозг Ворона. Тот заметно реагировал на такое действие. Сначала на его лице появилась мина удивления, а через минуту-две – недовольство и раздражение явно демонстрировали его чувства. Наконец, злоба исказила лицо, и Ворон вскочил со своего ложа. Он уставился, молча, на Вадима Петровича, который сидел в углу и внимательно смотрел на Ворона.

–Ты что? – задал он Вадиму Петровичу непонятный вопрос.

–Сижу, отдыхаю, – ответил тот и почувствовал исчезновение энергетики Михаила.

–Ну, сиди, сиди, – снова пару слов произнёс Ворон, совершенно не уразумев чехарду мысленной информации, поступившей к его мозгам.

Вадим Петрович и без его совета продолжал сидеть и понимать, что на Ворона подействовало суммарное энергетическое поле мыслей заговорщиков.

Принесли обед для отдыхающих в карцере страдальцев. Это не была та кислая баланда, благодаря которой Ворон оказался здесь, но по вкусу и эта еда, не намного приятнее и полезнее. Пара кусочков хлеба чуть-чуть скрашивали бесполезность жижи, налитой в железные миски.

Оба были достаточно голодны и, молча, принялись за обеденную трапезу. Вадим Петрович на коленях держал горячую миску, ощущая, таким образом, в холодном пространстве некоторый комфорт и облегчение.

После завершения обеденной процедуры Ворон бросил миску Умарову со словами «оттарабань дежурному».

Умаров встал и, подойдя к окошечку, несмело постучал ложкой. Тотчас открылось отверстие, в которое он просунул обе миски.

До вечера Вадим Петрович ещё три раза вместе с Михаилом проводил сеансы обработки Ворона.

В карцере было темно, сыро и холодно. В животах и того и другого бурчало, словно там некто веселился с барабанными палочками.

Последнее общение Михаила с Вадимом Петровичем было недолгим.

–Разговаривал я с Серёжей, – сообщил он отцу. – Они там волнуются. Вера Никифоровна переживает и спрашивает, не надо ли Вам что-нибудь передать? Как Вы себя чувствуете, Вадим Петрович? Что передать на волю? Может быть, Вам тяжело и надо закончить это мероприятие?

–Терпимо, Миша. Будем продолжать начатое дело. Мне кажется, что мой сосед стал немного толерантнее относиться ко мне. Физическую силу не применяет, голос не повышает. Только вот что, Миша, надо бы, какую-нибудь подстилочку бросить на пол и одеяльце. Холодновато на полу – как бы, не застудиться. Да и соседу тоже не помешает покрывало.

–Хорошо, Вадим Петрович, я передам Дронову, он распорядится.

–И кормёжку бы, получше. В животах у нас черти в догонялки играют. Спать нам не дадут.

–Я понял Вас, Вадим Петрович.

Спустя несколько минут, дверь со скрипом отворилась, и дежурный бросил два узла с постельным барахлом. Следом он поставил на пол внеплановый ужин: две миски с перловой кашей, обильно политой маслом, и с кусочками мяса.

В карцере запахло здоровой пищей, которую оба постояльца быстро и с аппетитом уничтожили.

Ночь тянулась долго и тревожно. Не привыкший к спартанским условиям, Вадим Петрович постоянно ворочался с боку на бок, натягивая при этом хилое одеяльце на голову.

Разные мысли мешали уснуть. То Вадим Петрович хвалил себя за смелость и решительность, которые он проявил, согласившись на такое сомнительное дело, то раскаивался и ругался, как только снова начинали болеть бока, и холод одолевал всё тело.

И вот, наконец, в тусклом оконце забрезжил рассвет. Ворон проснулся первым, встал и, пнув ногой Вадима Петровича, закричал:

–Вставай, кент, не курорт тебе здесь.

Вадим Петрович, немного к утру согревшись, был недоволен таким ранним подъёмом.

–Чего пихаешь, Ворон? – спросил он, протирая глаза.

–Как ты меня назвал, духарик? Мы что, знакомились с тобой? – удивился Воронов, услышав от заспанного соседа привычное «Ворон». Или во сне тебе сообщили мою кликуху?

–Нет, не во сне. Тебя здесь все знают.

–Подсадная утка?

–Сам ты утка, а не Ворон – не то со злости от раннего пробуждения, не то от появившейся смелости, дерзко ответил Вадим Петрович.

Ворон не ожидал такого ответа и на секунду опешил. Давно никто из корешей не говорил с ним в таком тоне.

–Я мог бы тебя пришибить за такую дерзость, но, помня о вчерашнем ужине, прощаю.

–Это не моя заслуга, я здесь не причём.

–Причём, не причём. Мне без тебя такого бы не притаранили. Садись сюда, погутарим.

–Да, не о чём нам с тобой гутарить. – всё же присел на скамейку Вадим Петрович. Он подумал, что вчерашние совместные с Михаилом сеансы обработки Ворона начали давать результаты.

–Ты что, волосатик, пообжимал шмару хозяина и думаешь, что это закончится для тебя только кандеем? Я знаю этих шлюх. Если им понравишься с первого разу, они будут искать и второй возможности.

–Да, я, честно говоря, и не обжимал её крепко. Так только – прикоснулся.

–Это ты ей расскажи. А она вон тебя подкормить решила. Ну, и мне от этого перепало. Так, что, не теряйся.

Мирная беседа «друзей по несчастью» продолжалась до тех пор, пока не принесли завтрак.

–О – о, гляди-ка, что я тебе говорил? – обрадовался Ворон, ожидая подтверждения своей версии.

Вадим Петрович подошёл к открывшемуся окошечку и взял две миски – себе и Ворону. Привычная баланда не вызывала особого аппетита ни у видавшего виды Ворона, ни у новичка Умарова.

–Не подтверждается твоя теория, Ворон. Плохо ты знаешь женский пол.

Воронов ничего не ответил на это обвинение и, выискивая ложкой в металлической миске что-нибудь вкусненькое, медленно жевал чёрствый хлеб.

Второй день и следующий прошли в таком же ритме, как и первый. Михаил регулярно подключался к мысленному разговору Вадима Петровича с Вороном и ожидал непременного изменения его мышления.

Ворон слышал, чувствовал, ощущал все обращения к нему, но сказать о том, что они сильно повлияли на его понимание жизни, было бы слишком преждевременно. Наоборот, двойной поток мыслительной энергии Умарова и Сапушкина, порождал в голове Ворона некий хаос. Один голос, одна мысль накладывались на другую, и Ворон чувствовал неразбериху в своих ощущениях.