Александр Шатаев - В последний день отпуска, или Тайна рыболова Николая [СИ]

Вторая - тоже была с рюкзаком, но без удилищ. В левой руке она держала большую, чем-то похожую на подушку, сумку, и, помнится, мне показалось, что в ней, пожалуй, было пара легких одеял. Лица ее мне видно не было, поскольку стояла она едва ли не спиной ко мне, но привлекли внимание ее берет, ее золотая (в форме цветочка) сережка на левом, видимом мною, ухе и стрижка волос, вступавшая в моду в те времена у девушек-старшеклассниц. Спустя еще минуты полторы, внимательно взглянув на руку с сумкой, я уже не сомневался в том, что рядом с бабулей стоит молодая девица и оставалось лишь узнать-удостовериться в одном - красива ли она? Или же, возможно, "так себе..."

Помнится, что ждал-стерег того момента долго, мысленно веля ей обернуться хотя бы на секундочку, хотя бы в половину оборота. И, наконец, когда паромщики пошли к бортам, чтоб слезть-спуститься в катера, этот момент настал. Она взяла свою сумку в другую руку, шагнула-встала спиной к перилам, чтоб удержаться при отплыве, и - как мне в это время показалось - взглянула на меня нахмуренно, сердито, с нескрываемым ею неудовольствием.

Помню - будто током аж пронзило тело с головы до пяток. Я, вне сомнений, моментально покраснел как рак и с явным опозданием отвел свой креп-ко смущенный взгляд. Она оказалась юной, в пределах шестнадцати лет, красавицей, явно из ряда вон выходящей. Я сразу понял: рыбачки - не из Меленок! Поскольку ни на танцах во Дворце культуры, ни на танцплощадке в пар-ке, ни в библиотеке, ни в кинотеатре встречать ее, конечно же, не приходилось.

"Женщины-рыбачки?.." - удивленно хмыкнув, помнится, спросил у Германа.

"Сама Василиса с внучкой! - отозвался тот и уважительно прибавил, - Рыбачка та еще!.. Таких, как мы с тобой, обоих может заткнуть за пояс". Однако, присмотревшись, видимо, к моей физиономии немного повнимательней, вдруг неожиданно спросил: "Да ты как будто покраснел! Не внучка ли, часом, поразила, сглазила?"

"Да уж, смотри, остерегайся!.. Взгляд у этой девицы опасный, - пряча хитрую улыбку, предостерег меня Иван и, помнится, тихонько подшепнул-признался. - Мне сорок лет исполнилось уже. Дочери обе замужем!.. А недавно взглядом с ней случайно встретился - и четыре ночи к ряду спать не мог. Только сном начну немножко забываться, тотчас глаза ее начинают грезиться".

"Воистину, краса-девица - глаз не оторвешь! Так бы и любовался целыми днями!" - поддакнул Василий Петрович, а следом за ним и Алексей Ильич. Им обоим было уж тогда, наверное, за пятьдесят.

Помнится, ответил им: "Таких красавиц вечером на танцах - пруд пруди!.."

"А что же тогда покраснел?" - участливо допытывался Герман.

Он что-то говорил еще, чем вызывал лукавые улыбки не только у Ивана, Алексея и Василия, но также у других стоявших рядом с нами рыбаков. И помнится, что за секунду до того, как завестись-взреветь моторам катеров, успел всем объявить, что нужно было мне о внучке Василисы сообщить еще в июне! Тогда бы точно не пришлось меня столь долго уговаривать поехать с ними "за компанию" с ночевкой на рыбалку на Оку. И в заключение, когда моторы завелись, он вдруг торжественно, с великой радостью, всем возвестил-воскликнул: "Все, мужики! Считаю, пятый член бригады слесарей-ремонтников нашего завода в Меленках стал ныне тоже рыбаком. Теперь-то уж никуда не денется!".

Помнится, паром отчалил и поплыл к другому берегу, и я боялся обернуться в сторону рыбачек. При этом мне почудилось, что девушка теперь настойчиво и пристально смотрела на меня, и тоже будто заставляла обернуться. Я чувствовал, как жаром жгло лицо; я понимал, что мой конфуз был виден Герману, Ивану, Алексею и Василию и всем другим попутчикам, толпою обступившим нас. Помнится, Иван о чем-то вдруг вздохнул, достал из пачки сигарету "Прима". А Герман открыл портсигар с папиросами "Север", которые считал покрепче; и кто-то из них двоих - кажется, то был Иван - чиркнул (щелкнул) зажигалкой, подал бригадиру огонек. Оба они закурили, и помнится до нынешнего дня тот запах их крепкого табака.

Помнится, что общею толпою мы схлынули-сошли с парома на гравий насыпи на берегу, и часть народа, разделившаяся на две группы, отправилась по низу, по пескам. Одни удалялись влево, другие - вправо, вверх по течению реки. Шли они поодаль от нависших стен обрывов, поджимаясь ближе к линии воды. Еще одна небольшая группа, поднявшаяся на крутой пригорок, повернула влево, скрылась за холмом. Но основная масса пошагала-подалась по торной машинной дороге, уводящей вверх, на яр, к чащобе старого, с завалами от наводнений, большого ольхового леса. Отлично помню: белые кудряшки под фуражкой Василисы виднелись в самом начале колонны, и я был исключительно доволен тем, что нам с ней по пути.

Но вскоре слева лес вдруг просветлел - предстали взору бесконечные луга, виднелись рощи из больших деревьев, как стало мне известно несколько позднее, обычно обрамляющих довольно рыбные озера. Вдали, на фоне одной из рощиц, было видно громадное стадо коров.

Далее дорога наша пролегала мимо летней фермы, с установками для вакуумной дойки типа "Елочка" и, обойдя ее полукольцом, параллельно с линией электропередачи, серой лентой убегала в направлении к одной из дальних рощиц.

На ферме, помимо коровьих дворов и навесов, стояли два невысоких деревянных дома. Телеантенна на длинной кривоватой жерди подле одного из них. Слева, под старым вязом, колодец с воротом и цинковым ведром, три собачьих конуры неподалеку от куста садового шиповника. Большая черная овчарка на цепи дремала около одной из будок. Справа - длинный стол из толстых половых досок с двумя скамейками и стулом. За ним - семь женщин в синих чистеньких халатах и чем-то недовольный щуплый загорелый мужичок с цигаркой "козья ножка". Облокотившийся о край стола, он смотрел куда-то вдоль стола, курил, пуская подле женщин сизые струйки дыма. Многие из рыбаков здоровались с работниками фермы, и женщины, взирая на возникшую пред ними длинную колонну лиц мужского пола с удочками, рюкзаками и сачками, степенно отвечали тем же.

Помню, ради интереса и забавы приветствовал женщин и я, и, кажется, от двух, а может, от трех из них, получил свое персональное "здрасте". Помню: рядом с главным домом, что с телеантенной, цвели красивые большие георгины.

Далее - за фермой, за ее забором, - колонна вместе с "белыми кудряшками" вдруг пошагала вправо, к лесу, но часть ее, делясь на группы в два-три человека, продолжала уходить куда-то по дороге дальше. "Неужто по прямой и нам?.." - запомнилось, как охватил испуг. Но опасение было напрасным. Мы повернули вслед за большинством и вскоре прошли достаточно широкой просекой еще примерно метров триста-триста пятьдесят, пока пред нами вновь не просветлело впереди. Справа, с бугра, теперь было видно Оку, сверкавшую на солнце яркой длинной полосой; слева - какой-то еще водоем, обрамленный старыми деревьями и сплошным кустарником. Пред нами был довольно резкий спуск на плоскую, будто порог, луговину - с кострищами, с довольно длинными столами из тех же половых досок, с такими же, как на ферме, скамейками. Пять укрытий от дождя аккуратненько пристроились между деревьями неподалеку от тропы. Крыши, стены трех сооружений были в основном из кровельной доски; двух других - из тонких бревен и жердей, покрытых и утепленных по сторонам фанерой. Центральный (самый аккуратный домик) был с настоящей дверью на железных петлях, с коньковой крышей и карнизом. Он чем-то очень походил на теремок.