Александр Шатаев - В последний день отпуска, или Тайна рыболова Николая [СИ]

Помнится, обескураженный Владлен Никитич секунд с пяток молчал, не зная, чем и оправдаться. Он с изумлением поскреб в затылке, виновато пробурчал: "Могла б хотя бы намекнуть, коль знала!.."

Однако диалог на том меж ними не закончился. Владлен Никитич, воспрянувший с последней мыслью духом, начал было убеждать-доказывать, что та вина "его дурного языка" является частичной, спорной, поскольку он действительно не знал, не догадался, с чего вдруг дочка пожелала ночевать на "свежем воздухе" в терраске и что, как оказалось, втайне от него, на самом деле замышлялось. Но конкретные детали, части дальнейшего их диалога - фразы, интонации, мимика их лиц при этом давно уж потускнели-стер-лись в памяти моей. Будто затерялись-сгинули где-то в глухомани мрачной нескончаемой тайги, лишь осталась мутноватая картинка их присутствия в той комнате, их воркующие голоса да вкусно пахнущий закусками тот дух их искренней тогдашней радости. К своему стыду, не помню даже, за кем из них осталось главное, решающее слово в том их забавном, безобидном споре! Пожалуй, все же - за Раисой Николаевной. Мне почему-то ныне постоянно кажется и даже снится иногда, что та подошла к нему и просто-напросто закрыла его рот своей ладонью, которую он тотчас начал беспрестанно целовать. Помню, что уже в начале этого их спора я на секунду-другую взял-облапил и легонько сжал своею пятернею пальцы левой руки Ларисы, дав ей тем самым понять, что отношусь к происходящему весьма спокойно, что "ответное слово - за мной", и чтобы та особо не смущалась, не краснела, ни о чем не беспокоилась. Затем я подождал последних слов их диалога и с безобидно-снисходительной улыбкой заговорил о том, что наше поколенье молодых людей не столь уж и застенчиво и вовсе не столь несведуще!.. Что - на танцевальные площадки все чаще, чаще проникает "шейк", "чарльстон" и "рок-н-ролл". Что от многих буржуазно-западных влияний рано или поздно, видимо, стране укрыться не удастся. Сказал, что в общем-то я солидарен с теорией более раннего секса, но опасаюсь при этом массовой развращенности общества, потери в людях чувства, именуемого ныне "истинной любовью", "лебединой верностью" и т.д. Сказал, что в отношениях с Ларисой все больше, больше полагаюсь на судьбу, что именно она определяет каждому из нас наш час, наш шанс. Но главное, что наши чувства-помыслы с их дочерью при этом высоки, чисты и, вне сомнений, искренни. Сказал, что написал для них рецепты маринадов и приготовления консервов и постарался поскорее их вручить Раисе Николаевне. Затем сказал Владлену Никитичу об обещании показа лучших фотоснимков, и, помнится, что вскоре мы, все вчетвером, уже забыв про неудобный для Ларисы диалог ее родителей, уселись на диване в зале, и мне под общий комментарий преимущественно старших Габиных и музыку магнитофона пришлось листать-рассматривать их тяжеленные семейные фотоальбомы.

Помнится, Владлен Никитич неожиданно от нас сбежал и появился со штативом, фотоаппаратом на ремне, с круглой магниевой лампой. Спустя еще минуту или две, прицелившись в нас объективом, он велел нам приготовиться и сесть плотнее. Раиса Николаевна сняла с себя очки, и две очаровательные дамы, будто сговорившись меж собою, слегка взлохматили свои и без того великолепные прически, взяли меня с обеих сторон "под ручку", обе легонько прижались ко мне своими грациозно-гибкими телами (на этот раз уже меня принудивши покраснеть, смутиться) и слегка склонились головами в сторону моих ефрейторских погон. В этот миг и щелкнул-прожужжал взведенный механизм "Зенита", ослепив нас на секунду яркой магниевой вспышкой и запечатлев на фотопленке наши молодые лица тех давних, исчезнувших в прошлом, лет.

Эх, по-видимому, все же правду говорила мне моя случайная попутчица, женщина, примерно средних лет, когда мы вместе ехали на поезде маршрутом из Ростова-на-Дону в Москву. Она предупреждала: быть на фотографии втроем - опасно! Что это обязательно к разлуке! И в подтверждение того поведала мне целый ряд весьма загадочных историй, имевших место непосредственно в семье ее родителей, в своей семье, а также в семьях родни и подруг. Удивительным стало и то, что моя, единственная в цвете фотография армейских лет, почему-то очень не понравилась моей супруге Валентинке, в ту пору, в общем-то, не менее смазливой, столь же чуточку смешной, наивной, столь же искренней, открытой, умненькой девчонке. Дважды даже эта фотография у нас, уже у молодых родителей, куда-то из альбома исчезала, и моей - тогда еще весьма пугливой, чрезмерно впечатлительной - жене ее приходилось "искать", возвращать на место.

Впрочем, ныне вряд ли есть необходимость в этом давнем, личном и достаточно ничтожном откровении (хотя в мои-то годы его, наверное, нелишне было бы считать исповедальным), когда к тому же, как говорится в песне Михаила Круга, "лежит-лежит на сердце..." несопоставимо тяжкий и, возможно, неискупимый " груз" ...

В тот день, закончив альбомный просмотр, мы снова прошли на кухню, к столу, где, по настоянию главы семейства, нам всем пришлось пригубить по "чуть-чуть" еще. Помнится, на этот раз он допил свой второй стопарик и поспешил его наполнить заново, заявив, что рюмки, стопочки во время празднества должны быть непременно полными, иначе в доме прекратят водиться деньги. Мы было снова принялись слегка закусывать, и, пожалуй, вскоре предстояла очередь Ларисы показать ее девический фотоальбом, как совершенно неожиданно для нас Владлен Никитич вознамерился незамедлительно почистить рыбу, предоставив нам возможность пообщаться, посекретничать втроем. Помню, и Лариса, и Раиса Николаевна тотчас же насторожились столь внезапному "радению отца" и с лукавинкой в глазах уж сговорились было меж собою встать-пойти ему помочь. Но тот, едва ль не замахав руками, настойчиво стал возражать, категорически не позволял снимать их замечательные праздничные платья и начал уверять-доказывать, что справится один, без них. Наконец уразумев, что "что-то в этой ситуации не так", я тоже встал из-за стола и, обратившись к женщинам, сказал, чтоб те не беспокоились, не волновались, что непременно помогу ему. И для гарантии добавил, что мое участие в делах, касающихся чистки рыбы, всегда считаю "делом личной чести" и потому, как правило, стараюсь это дело никому не доверять. Даже ближайшим людям! Тем более дел-то было минут на пятнадцать-двадцать.

Помню, женщины переглянулись вновь. А Владлен Никитич - в чем я на тот момент ничуточки не усомнился - оказался даже искренне обрадован нашему с ним сообществу.

Лариса, помню, принесла для нас рабочие халаты, которые мы оба, несмотря на жаркую погоду, согласились "облачить" поверх своих одежд, и наши дамы помогли нам застегнуть манжеты рукавов. Затем нам были вручены два кухонных ножа, тарелки-чашки для икры и рыбной требухи, и мы вдвоем, неторопливо, вперевалочку, пожалуй, даже с некой показной ленцою, отправились к двери, что выводила в сени. Однако не успели мы прикрыть за нами дверь кладовой-мастерской, где находилась рыба, как степенного, солидного Владлена Никитича словно подменили предо мной!.. Будто укололи чем-то чрезвычайно заводным и нестерпимо жгучим. В одно мгновение он умудрился информировать меня, что у него в распоряжении не больше трех минут, что дамы непременно вот-вот явятся, что "нашу тайну" им ни в коем случае сообщать не нужно. При этом он уже стоял на табурете, который находился сразу же за верстаком, и с удивительным проворством вытащив за шляпку гвоздик, снял со стены часть барельефа "эскимоса с трубкой около костра". Оказалось, под фрагментом барельефа "юрты и одной из дальних сопок тундры" имелась ниша, в ней были спрятаны стопарь, "чекушка", в кульке виднелись шоколадные конфеты. Спустя еще мгновение стопарик уж был на полке (она располагалась ниже барельефа и служила в качестве подставки для будильника с секундной стрелкой, мчавшейся по циферблату) и еще через пяток секунд был доверху наполнен розоватой жидкостью.