Александр Шатаев - В последний день отпуска, или Тайна рыболова Николая [СИ]

Мы с Ларисой тотчас покраснели. Но ответить как-то достойно, парировать это ее предложение, помнится, мне было нечем, и я сказал: "Спасибо! Мы учтем".

Помню, как обулся снова в сапоги, закинул на плечо пустой рюкзак, как Лариса непременно пожелала проводить меня до речки. А Раиса Николаевна, будто снова оказавшись под гипнозом, подалась-пошла за нами из прихожей в сени. На крыльце она остановилась и, удерживая кулачки под подбородком, снова с умилением, с какой-то странной робостью в глазах молча проводила нас.

Подойдя к калитке огорода, я обернулся, приветливо помахал рукой.

Она, не ожидавшая такого оборота, встрепенулась, ответила мне тем же и продолжала (я это чувствовал, я это ощущал) теперь уже сияя радостью, смотреть нам в след, пока мы не исчезли за калиткой, что выводила к овражку, к реке.

Спустя еще минуту или две, мы с Ларисой снова наблюдали за дремавшим дедом Михаилом, вновь, таясь, прошли-прокрались за его спиной по направлению к плоту. И хотя я был свободен до семнадцати часов, дабы избежать возможных толков-подозрений о моем столь длительном (к тому же - без обеда и без завтрака) отсутствии "неизвестно где", мне непременно нужно было "засветиться с рыбой" по возможности у большего числа моих, так называемых, "лиц посвященных". Тем более - у старшины. Наташа и в самом деле могла удивить, озадачить отца вопросом: "С чего я вдруг не смог вчера прийти в кино, на танцы? Не заболел ли часом?.." При этом узнать от него, что я сегодня в увольнении... Что - на реке, на рыбной ловле. И - без помощника Шарифова!..

Теперь скорее нужно было все устроить так, чтобы у каждого из "посвященных" не возникло ни малейшего сомнения о том, что ради столь нерядового клева, стоило не только пренебречь обедом (который, кстати говоря, у нас в команде, в случае отлучки, можно было подогреть в любое время), но пренебречь и ужином!..

Сговорившись о такой уловке, мы с Ларисой распрощались около скамейки у плота. Я поспешил к садкам, Лариса быстро зашагала в направлении овражка, и мы, помахав друг другу рукою, фактически еще раз распрощались перед тем, как ей подняться по овражку вдоль ручья к калитке их огорода.

Вот когда пригодились мои большие запасы в садках!..

Тот день запомнился еще и тем, что дважды, чуть ли не бегом, мне приходилось добираться от реки в поселок с тяжелым, полным рыбы рюкзаком, в котором умещалось килограммов двадцать пять, если не побольше. И, как бы не было тогда то удивительным, почти всю рыбу отдавал еще живую.

Удачно вышло также то, что с передачей рыбы Зинаиде, в магазин вошла Полина, и я, отдав им каждой килограммов до семи, облегчил свой рюкзак почти наполовину. А в доме старшины мне довелось увидеться с Наташей, ей подмигнуть, чем вызвал ее улыбку. Мой взгляд не оставлял при этом для нее сомнений, что наша встреча с нею нынче непременно состоится.

В клубе, после фильма, название которого давно уже не помню, мы, по большей части, с ней сидели на скамейке около стены и, лишь когда была особенно хорошей музыка, вставали, чтобы танцевать. Счастливая, она о чем-то беспрестанно говорила, я слушал, улыбался ей в ответ, легонько пожимал ее ладошку.

Лариса постоянно танцевала с кем-то из солдат. Но мы на этот раз не прятали, не уводили наши взгляды друг от друга. Мы, переглядываясь с ней, едва заметно улыбались, весьма довольные неведомой для остальных сокрытой нами тайной. И это продолжалась, помнится, до двадцати минут один-надцатого ночи, пока сержант Ранзистый по окончании какого-то очередного танца своим железным голосом не прокричал: "Команда - к выходу! Всем строиться в колонну по четыре для следования в часть".

Отлично помню, в следующий выходной попасть к Ларисе в гости у меня при всем моем желании не получалось. Был день учебных стрельб и комсомольское собрание аж до 16-ти часов, которое необходимо было провести. К тому же временами было пасмурно и порошил едва заметный теплый дождик, походивший более на пыль.

Помню, все четыре дня, до следующей пятницы, были, в общем-то, похожи, и сказать о них особо нечего. Для меня - это ранний подъем, пробежка "на след собаке", торопливая проверка донных и живцовых удочек, наша встреча-прогулка с Ларисой во время ожидания проводника, мой обособленно-смещенный завтрак в компании с Сергеем Сердюком, получение-привоз продуктов для столовой, весьма большая канцелярская работа в офицерском кабинете и после отбоя (трудный для засыпания) сон.

Тот сон на последней для нас неделе меня всегда немножечко пугал и настораживал. Как правило, под утро Лариса мне вдруг начинала сниться в образе Светланы, и приходилось объяснять-"доказывать" обеим девушкам, что ни одной из них не изменял.

В пятницу, во время нашей встречи у реки, она спросила, могу ли я уйти в увольнение завтра, и я убежденно заверил, что нет никаких проблем!.. Но не ранее 16-ти часов, поскольку суббота для нас, помимо "короткой смены", так называемый "банный день" - день обмена нижнего белья и постельных принадлежностей, которые мне, как каптенармусу команды, приходилось выдавать всему рядовому составу точки.

- Банный день и у нас. Мы тоже топим баню по субботам, - сказала мне Лариса, когда мы с нею зашагали по тропе вдоль речки. А затем, о чем-то помолчав, с удивительной по красоте задумчивой улыбкой, прибавила: - Значит, завтра после четырех... Осталось совсем немножко, совсем чуть-чуть. Но это время, наверно, будет бесконечным для меня!..

- И для меня, Лариса. Но уж как-нибудь!.. - помнится, отозвался я.

Где-то после девяти часов, минут за пять, за шесть до появления в кустах проводника с собакой (то были Сычевой с Нейроном), я проводил Ларису до овражка; и там, примерно в шаге от ручья, во время расставания "до завтрашнего дня", осторожно взял ее за талию, обнял, притянул к себе и, в своем очередном порыве милосердия, неизъяснимой ласки, доброты, как в прошлый раз, опять прильнул губами к ее шее около воротничка рубашки, пахнущей какими-то приятными духами.

Я помню, как ее ладони тотчас оказались на моих боках, немножко выше уровня ремня, и быстро-быстро, словно очень мелкими прыжками, начали взбираться вверх, к моим подмышкам, волнуя-будоража тело-душу неизвестным ранее блаженством, нестерпимой страстностью.

- Саша, милый, теперь уже можно!.. Теперь не опасно. Теперь можно все!.. - шептала она мне на ухо. - Но только нужно потерпеть до завтра. До шестнадцати часов.

Она опять, как в прошлый раз, прошлась-скользнула по моей щеке губами, носиком, который тоже мне хотелось непременно научиться целовать, и - снова, будто множество нежнейших искорок помчались-понеслись по телу от щек до низа живота, слегка отключая рассудок.

Эх, кто бы знал, какой загадкою засел с тех пор во мне назойливый, немножко неприличный, тайный, ревностный вопрос: "Да знала ли она сама-то об уникальности ее нежнейшей кожи? И сохранилась ли та уникальность у нее с годами?.."